Фриц Лейбер - Зеленое тысячелетие. Рассказы

Исходя из этих рассуждений, Джеми Бингем Уолш должен был быть известен как Шизофреник Джимми. Люди, с которыми он вступал в близкий контакт, кончали раздвоением личности и начинали жить в придуманных мирах. Я втайне считал его Шизофреником Джимми несколько лет, пока не обрел мужество и полную уверенность в своей правоте, которые позволили мне стереть его с лица земли. Носитель безумия, обладающий к нему иммунитетом, является таким же научным феноменом, как и носитель туберкулеза, невосприимчивый к палочке Коха.

Большинство из нас способно опознать носителя безумия, когда он действует на государственном или международном уровне. Никто не станет отрицать, что таким носителем был Гитлер, распространявший безумие среди своих последователей и обретший со временем такую власть, что ни один сумасшедший дом не в силах был удержать его. Ленин был более утонченным и, следовательно, лучшим примером кажущегося здоровым человека, чье сумасшествие в полной мере проявилось среди его последователей. И, конечно же, такой носитель существовал и в нашей собственной стране во время Гражданской войны — столько тогда было безумия в верхах, — но мне кажется, я уже пояснил, что имею в виду.

В то время, как все мы в общем-то приходим к согласию по поводу этих весьма очевидных исторических случаев, многие отказываются признать, что существуют Шизофреники Джимми, Маниакальные Мери и Параноики Питы, действующие на всех уровнях общества, включая и наш. Вы только задумайтесь на минуту о ваших друзьях, родственниках и знакомых. Неужели вы не припомните по меньшей мере одного человека, который всегда оказывается эпицентром неприятностей, не будучи при этом очевидным нарушителем спокойствия? Парень или девчонка, приносящие несчастье, чьи близкие друзья замечательно демонстрируют тенденцию к гибели, возможно — к самоубийству. Более чем вероятно, что такой человек окажется блестящим и обаятельным, исполненным лучших намерений (Джеми Уолш обладал всем этим и даже большим), но вот беда — он приносит вред людям.

Вначале вы думаете, что ему просто не везет в выборе друзей, и, возможно, жалеете; затем вас начинает интересовать, нет ли у него какого-нибудь особого таланта или внутреннего побуждения искать нестабильных людей и сходиться с ними; и, наконец, если обстоятельства заставят вас глубже вникнуть во все это, как это произошло со мной, вы начинаете подозревать, что за этим скрывается нечто большее. Гораздо большее.

Элис и я познакомились с Джеми Уолшем, когда Отец нанял его для оформления интерьера в нашем новом доме в Малибу, а также, как было условлено двумя днями позже, нарисовать портрет Матери с афганскими борзыми. Джеми в то время было уже под сорок, он был чрезвычайно энергичен, дерзок, совершенно очарователен и ошеломил наших трезвомыслящих домочадцев подобно вихрю. Он оказался потрясающим продавцом — качество, необходимое для его работы, — и все в округе абсолютно безболезненно для своих карманов получили краткий курс по общей культуре: Модильяни, шведский модерн, в общем — все, что полагается.

С его гонораров нам, конечно, полагалась премия. Но мы не предполагали, что она будет такой. Он приходил, помахивая маской черта, или сари, или обломком металла древней ковки, или с аляповатой старой ночной вазой, и дневное представление начиналось.

Три месяца он был членом нашей семьи, не проживая, однако, в нашем доме. Все это время мне казалось, что нас посещает приятный, но грешный молодой дядюшка, которого мы прежде не видели из-за его непрерывных волнующих приключений в забытых уголках мира и который, помимо всего прочего, оказался еще и гением.

В течение двух недель Джеми, как само собой разумеющееся, написал портреты Элис и мой и даже вылепил скульптурную голову Отца, отлив ее затем по каким-то непонятным нам соображениям из алюминия, — сейчас я отдал бы все, чтобы эта идея не была воплощена. Но, как я и говорил, даже Отец был сражен этим безумцем от искусства. Его старая фабрика по производству самолетов отодвинулась на второй план — ни до ни после такого в жизни Отца не было. В том, как мы интересовались тогда искусством и самим Джеми, было что-то лихорадочное, извращенное и нереальное. Подобно гипнотизеру или волшебнику, он очаровывал нас, создавая прекрасный мир мечты.

Я потерял всякий интерес к работе своего Отца, и моей тайной неясной целью стало совершить что-либо в области психиатрии. Еще я намеревался посвятить свою жизнь маринистике, к чему у меня был замечен талант, но позволил другим считать это увлечение случайностью, что весьма упростило мою жизнь и особенно отношения с Отцом. Впрочем, все было гораздо серьезнее.