Фриц Лейбер - Зеленое тысячелетие. Рассказы

Единственное, в чем он отдавал себе отчет, это то, что в его кармане лежал мятый клочок ленты фонографа с именем и адресом доктора Ромадки.

Огонек индикатора подскочил к самому верху колонки глазков. Лифт со свистом пронесся наверх и остановился. Дверь открылась, и Фил вывалился в крошечное фойе, застеленное ковром, напоминавшим серую лужайку.

Стена — на этот раз женским голосом (прямо обаяшка!) — прошептала:

— Добрый вечер. У вас назначено время?

— Уф, — только и смог произнести Фил, удивляясь тому, что он вообще в состоянии говорить.

— У вас назначено время? — повторила стена. — Пожалуйста, ответьте: «да» или «нет».

— Да, — сказал Фил.

— Сообщите ваше имя, пожалуйста.

— Фил Гиш.

Едва произнеся эти слова, он подумал, что должен был сказать «Джек Джоунс». Но, тихонько пожужжав, стена сообщила:

— Как поживаете, мистер Гиш? Пожалуйста, проходите. Она раздвинулась, открыв отверстие сюрреалистической грушевидной формы. Откуда-то рядом выпрыгнула извивающаяся рука, тонкая и блестящая, словно змея. Грациозным жестом хозяйки, в свое время занимавшейся балетом, она указала на ближайший стул.

— Присядьте, пожалуйста, — предложила стена. — Доктор Ромадка подойдет через пару секунд.

Фил сглотнул. У него было чувство, что если бы он вышел за пределы указанной территории, рука действовала бы столь же эффективно, как и та, потяжелее, из гимнастического зала, хоть и в сопровождении «Извините, пожалуйста» или даже «Ну ладно, Фил».

Он принял предложение и сел, будто замкнув этим некий цикл, так как стена сказала: «Спасибо». Он встал. Стена произнесла «Да?» с едва заметным оттенком раздражения. Он снова сел. «Спасибо», — последовало в ответ.

В комнате было темно, тихо и спокойно, как в утробе. По всей видимости, большинство пациентов доктора Ромадки предавались тут за большие деньги фантазиям. Неизбежный письменный стол имел двойной изгиб, напоминая старинную козетку. Нигде не было рекламных плакатов: явный признак зажиточности. На одной из стен висела большая круглая композиция, несомненно, копия какого-нибудь античного оригинала. Неясные очертания нимф и сатиров встревожили Фила, и он быстро перевел взгляд на арку, за которой виднелось начало лестницы. Он решил, что у доктора Ромадки должен быть еще и пентхауз [1] Особняк, выстроенный на крыше небоскреба. (Здесь и далее прим. переводчика). . Внезапно послышались рассерженные голоса, мужской и девичий. Вскоре девичий перешел в переполненный ненавистью кошачий визг. Где-то со щелчком захлопнулась дверь, и немного погодя по лестнице, не двигая ногами, спустился мужчина. Фил сообразил, что лестница — это эскалатор.

Доктор Ромадка оказался плотным лысым человеком, источавшим тонкость и проницательность. На его левой щеке краснели четыре глубоких свежих царапины, на которые он абсолютно не обращал внимание и, по всей видимости, ожидал того же от Фила.

Доктор кивком головы пригласил пациента к столу. Они сели, глядя друг на друга, разделенные сияющей изогнутой поверхностью. Аналитик улыбнулся.

— Итак, мистер Гиш? Да, Джек Джоунс сообщил мне ваше имя, и поскольку Сашеверелл и Мери в любом случае все оплачивают, новая договоренность меня вполне устраивает. Ах да, Сашеверелл и Мери — это мистер и миссис Экли, друзья Джека Джоунса. Я думал, вы знаете. Между прочим, вы на час опоздали.

Капля крови из самой глубокой царапины скатилась по щеке, упала и расплылась на белой рубашке. Фил поежился и заставил себя произнести:

— Я тут с ума сходил. Аналитик кивнул.

— Вы и с виду слегка на взводе.

— Слегка?

— Ну… — Аналитик пожал плечами, словно извиняясь за неумение выразиться точнее, и добавил: — Не удивляйтесь тому, что, как вы выразились, сходите с ума, мистер Гиш. Кстати, можно называть вас Филом? В наши дни это скорее правило, нежели исключение, хотя то, что вы сами признаетесь, несколько непривычно. Вот уже сто лет американцы живут в эпоху коллективного безумия и стадного чувства, сравнимых разве что с тюльпанной манией у голландцев. Здесь и ужас перед ведьмовским ремеслом, и помешательство на танцах, и троцкизм, и крестовые походы. До 1950-го нашу манию можно было бы назвать автомобильной, а теперь нам остается лишь гадать, какое подыскать название. Я, видите ли, пишу непопулярную книгу на эту тему. Не то чтобы нынешнее помешательство в обществе являлось большим секретом либо сильно пугало кого-то. Нет. Каких еще результатов следует ожидать в американском обществе, когда началась переоценка, с одной стороны, безопасности, цензуры, надуманного идеализма, призванного спасти мир, и самопожертвования на войне, а с другой — неутолимой жажды приобретений, жестокой соревновательности и агрессивности, воинственности садистов-мужчин, презрения к родителям и государству и фантастически чрезмерно поощряемой сексуальности?