Фриц Лейбер - Бойницы Марса

Направляясь всегда в противоположную изломанной линии горизонта сторону, машины смерти двигались к нему — подкрадываясь, торопясь, пуская ракеты, вгрызаясь и прокладывая туннели. Это походило на то, как если бы весь этот освещенный лиловым солнцем мир сговорился окружить его и раздавить. На западе — запад остается западом на всех планетах — глухо лопались атомные бомбы, вырастали бесполезные гигантские грибы. Пока еще невидимые, входя в атмосферу, ревели космические корабли — далекие, как боги, они уже сотрясали желтый свод небес. Даже почва таила в себе коварство — ее мутило от искусственных землетрясений.

Мать без детей, планета еще в меньшей степени была матерью для людей Земли.

— Что ты никак не выбросишь это из головы? — говорили ему другие. — Это сумасшедшая планета.

Но он не мог выбросить это из головы, потому что знал: они говорили правду.

Он пригнул голову и весь сжался: аппараты несколько раз раскололись, изрыгая пламя, и рассыпались каскадом брызг. Скоро снаряды должны будут упасть вниз, и враг подберет развороченный предмет, который он называл целью. Какой это уже был раз? Шестой? Или седьмой? А сколько ног у солдат другой стороны — шесть, восемь? Кажется, враг был довольно-таки сильно дезорганизован, если судить по тем частям, которые вели действия в этом секторе.

Хуже всего был звук. Бессмысленный механический визг дробил череп, и мысли громыхали в нем, как семена в высохшем стручке фасоли. Неужели кто-нибудь любил эту передающую сотрясения смесь газов, в шутку названную воздухом? Даже космический вакуум не так ненавистен — вакуум безмолвен и чист. Он начал медленно поднимать руки, чтобы закрыть уши, но вдруг замер и, содрогаясь в конвульсиях, беззвучно захохотал, зарыдал без слез. Это было галактическим сообществом, галактической империей. Когда-то он незаметно исполнял отведенную ему роль на одной из этих милых, тихих планет. А теперь? Галактическая империя? Галактический навоз! Пожалуй, он всегда вот так же сильно ненавидел всех тех, с кем ему приходилось служить. Но до войны его ненависть была крепко спеленана и тщательно им подавлялась. Сейчас она была спеленана еще крепче, но в своих мыслях он ее больше не сдерживал. Смертоносное приспособление, порученное его заботам и некоторое время молчавшее, снова застрекотало, обрушивая огонь на машины врага, но его голос практически потонул в грохоте тех, по кому он стрелял, — как протест озлобленного ребенка в толпе самодовольных взрослых.

Вышло так, что они прикрывали отход марсианских саперов и уже должны были как можно быстрее уносить ноги сами. Офицер, бежавший рядом с ним, упал. Он заколебался. Офицер материл новый, но бесполезный для ходьбы изгиб, появившийся на его ноге. Остальные, включая покрытых черными панцирями марсиан, бежали далеко впереди. Он затравленно огляделся вокруг, будто собираясь совершить какое-то чудовищное преступление. Потом поднял офицера и, пошатываясь, как юла, у которой заканчивается завод, пошел за отступавшими. Когда они достигли относительно безопасного места, на его лице оставался все тот же ужасный оскал.

Этот оскал не исчез даже тогда, когда офицер в отрывисто-грубоватой форме, но все же очень искренне поблагодарил его. Как бы там ни было, ему дали за это орден "За воинские заслуги на планетах".

Он отрешенно уставился в свой жестяной котелок с водянистым супом и плававшими в нем крохотными кусочками мяса. В подвале царила прохлада, даже стулья, хоть и сделанные для существ с четырьмя ногами и двумя руками, оказались удобными. Отсвет лилового дня был здесь приятно приглушен. Звук, как кошка за мышкой, ушел куда-то в сторону. Он был один.

Конечно, жизнь никогда не имела смысла, если не считать смыслом ту леденящую, злобную насмешку, таившуюся в демонах атомных бомб и в серебристых исполинах, нажимавших кнопки далеко в космосе. У него же не было ни малейшего желания соперничать с ними. Они, эти гиганты, совершенствовались в этом десять лет, однако по-прежнему никто из них не мог произнести больше, чем: "Ты быть идти копать себе яму".

Можно было почти как в старые времена дать себе передышку, и он, слегка потворствуя своей прихоти, при величественно-фальшивом присутствии галактической империи постарался задуматься о том, что жизнь все-таки может иметь смысл. Но именно сейчас, когда ему так нужна была такая иллюзия, она убегала от него, издевалась над ним, а вместе с ней над ним издевались и его собственные фантазии, порожденные стремлением обрести эту иллюзию.