Роман Корнеев - Лишь тень

Я сделал требующиеся от меня две с половиной тысячи шагов, затем поворот, и ещё сколько-то там. Дом Учителя был всё такой же, с чего ему меняться, строгие линии фасада, простой, без выкрутасов, но при этом ухоженный газон, мощёная камнем дорожка вела к крыльцу. В каком-то смысле этот дом был и моим, благо сам я переезжал не один раз. Всегда одинаковый, он только становился раз за разом всё меньше, как и весь этот…

[обрыв]

Я постучал.

– Войдите, – знакомый голос прозвучал ясно и отчётливо. Сколько я его не слышал?

Я вошёл, резким движением сдёргивая в прихожей маску респиратора. Подумалось почему-то, как я считал, что помню, когда я впервые увидел своего Учителя. Было странное воспоминание, я снизу вверх гляжу в его серьёзные и добрые глаза. И голоса, вроде родительские, «вы возьмёте его?», да, конечно, мальчик ваш так умён! Скорее всего, это был некий свободный конгломерат из воспоминаний раннего детства, не мог я помнить, что произошло, когда мне было только три года. Но гордиться можно было. И хвастаться иногда посторонним, которые только пожимали плечами и шли дальше. Самому Учителю я об этом образе не говорил никогда.

Внутренняя дверь беззвучно распахнулась, обнажив профиль Учителя. Как и всякий истинный учитель, он был человеком, буквально излучающим энергию: только после секундной паузы ты замечал седину на висках и морщины у глаз. Мой учитель же был к тому же ещё и Лучший Учитель, пост председателя Совета Образования принадлежал ему, истинно, по праву. Гордость… Я гордился им не без оснований, я гордился тем, что был одним из сорока его учеников (ни одного из которых к тому времени, кстати, не видел), я гордился любым своим делом через посредство того, что именно он сподвиг меня на него. Великий человек. Да, я чувствовал это абсолютно честно до самого последнего, только…

[обрыв, на следующем листе рисунок – тёмный профиль в лучах солнца, текст возобновляется с середины диалога]

– Вы действительно считаете, что всё это истинно моя заслуга и никого более?! – вообще-то эта мысль действительно была мне внове, да к тому же позднее она оказалась абсолютно ложной. Так что подобная неправда, буду говорить прямо, ой как сказалась на том результате, что вам, мои читатели, придётся, по-видимому, наблюдать. Я специально столь подробно привожу тот разговор… вам будет легче судить о степени сумасшествия, до которой я дошёл сейчас.

– Пье, ты – человек, причём человек в истинном смысле этого слова, стремящийся ввысь, да ещё и, видишь, достигающий кое-чего.

Учитель улыбнулся. Так… успокаивающе и обнадёживающе одновременно.

– Так что только тебе судить о цене своих свершений, ну, а остальные не останутся в стороне! Подумай, Пилот ты или нет?

– Пилот, – кивнул я не без позы, простите, её я здесь описывать не буду.

– Ну, вот и решай, Пилот. Небо было и остается единственной целью, в этом мире нет ничего более ценного. Всё наше общество живёт единой мыслью – туда, вверх и вперёд. Ты знаешь это, без сомнения. Так какие колебания могут быть с твоей стороны?!!

Всё правильно, так мне казалось. Ой, не хватило у вас, Учитель, таланта на Мари. На меня хватило, а на неё – нет, вот и случилось всё это. Эх, если бы стать Пилотом действительно было так сложно, как мне говорили… Тогда у того, несуществующего, Настоящего Пилота могло получиться. Хотя…

[обрыв]

Да, я был похож на любого другого уважаемого члена нашего общества. Мои прадеды был космонавтами-исследователями, все они улетели на «Линье», это ещё сто лет назад. Мои деды были инженерами, они рассчитывали конструкцию «Моргейз», чтобы потом, опять же, улететь на ней вместе с обеими бабушками и прабабушкой Лин. В память о ней остались только кое-какие записи, изображающие статную женщину с умными глазами и хваткой настоящего Пилота, пусть она им так и не стала. Кто-то мне говорил, что как раз перед полётом прабабушка заступила на пост бортовой Исследовательской Группы, её одарённость как учёного до сих пор заставляет жалеть об её отлёте, поскольку некоторые её исследования (вроде бы!) давали повод подозревать возможность пролома Великого Барьера. Со стартом «Моргейз» все эти изыскания пропадали навсегда. Отец мой в нашу родню не пошёл, поскольку так всю жизнь и проходил в Стажёрах. То есть он, наверное, и стал бы хотя бы космонавтом-исследователем, если бы не погиб как-то по глупости в промышленной зоне. Его тело так и осталось в толще радиоактивного бетона. Изо всех героев моего повествования я помню его наименее чётко. Маленькие дети редко обладают долгой памятью.