Михаил Гирели - Преступление профессора Звздочетова

В комнате было темно.

Густые синие шторы были спущены с трех огромных зеркальных окон, и высокое трюмо в углу спальни было уже кем-то заботливо занавешено сколотыми французскими булавками простынями.

Чтобы лицо смерти не засмотрелось на свою безобразную красоту.

У постели, на которой лежало тело Ольги Модестовны, стояли двое.

В одной Панов узнал прислугу Машу и только сейчас понял, почему у нее были заплаканные глаза.

Другой был — незнакомым мужчиной.

Одет он был в хороший, но далеко не первой молодости, черный, застегнутый на все пуговицы сюртук и в руках держал распущенную ленту сантиметра.

Панов приблизился.

Маша громко всхлипнула, профессор залюбовался чарующим спокойствием красивого лица умершей, а человек в сюртуке, повивальная бабка Смерти, деликатно отходя в сторону и уступая Панову дорогу, кашлянул в руку и довольно четко отрекомендовался:

— Старший агент городского первого бюро похоронных процессий. Леон Семипузов.

Панова затошнило.

«Ну и что же? — сам себе сказал Звездочетов, медленно поднимаясь с дивана. — Этого вывода следовало ожидать».

Прошло уже больше двух недель, как Ольга Модестовна была похоронена и навсегда ушла из волевого восприятия мозговой деятельности профессора Звездочетова.

Все эти две недели он продолжал принимать мышьяк и вспрыскивать себе под кожу чудодейственный препарат, с какой-то особой тщательностью и любовью нагоняя потерянный вес своего тела.

Он почти поправился и физически окреп, но не было ни одной минуты за все это время, чтобы мысль его прекращала работу все над одним и тем же мучившим его вопросом.

И, видимо, тот вывод, к которому он внешне пришел только сейчас, внутренне уже давно родился и сформировался в нем.

«Да, это так и должно было быть и это логически правильный конец», — еще раз сказал он сам себе и направился в переднюю.

— Маша, — сказал он прислуге. — Сегодня не ждите моего скорого возвращения. Если вам что-нибудь потребуется от меня, попробуйте позвонить…. — он открыл свою записную книжечку и прочел номер телефона, записанный против строчки: Богдан Лазаревич Налимов, — по номеру 48204. Запишите.

Он вышел на улицу, продолжая думать о причинах, побудивших его выйти из дому:

«Как глупо это все, в конце концов. Вспрыскивать себе вытяжку из семенных желез барана для того только, чтобы продолжать быть обманываемым одними и обманывать других! Неужели же после всего испытанного мною жизнь может иметь для меня еще хотя бы самую микроскопическую ценность? Никакой! Ночью оказалась тайна творения, а тайна тебя самого — еще большим мраком! Ты не ты! Ты видишь только свою тень, на которую даже и наступить-то как следует не можешь. Неужели жизнь не осмысленна большими ценностями, чем чудо моего существования? Жизнь — сон, который давит. Надо уметь просыпаться от таких снов. Мир, в котором я жил, слишком велик стал для меня и мне стало тесно в нем.

Лишит ли Смерть меня чего-нибудь реального? Или даст новое, или она — ничто?

Я не знаю. Я, профессор Звездочетов, ничего не знаю. Я знаю только одно — «я убил свою жену».

И я знаю, я чувствую, что я ответствен за это и должен понести наказание.

Это закон Логики, закон самой Природы, не прощающей ни одного выбитого у нее зуба и требующей оплаты зубом за зуб. Против этого нельзя возразить ничего.

И я готов понести наказание. Это единственный смысл, который остался для меня в моей жизни ».

Мимо профессора шел мальчик. Обыкновенный мальчик. Рядом двигалась пожилая женщина. Тоже ничего особенного. Проезжал извозчик, и мороженник орал во все горло:

— Ка-аму марожена! С вафлям свежим, с вафлям!

Да! — это была Жизнь! И от сознания существуемости этой жизни профессор втянул голову в плечи и съежился.

— С вафлям свежим и крем-брюлем!

Голос мороженника доносился уже глухо и отдаленно.

«Крем-брюлем, — подумал Звездочетов, — это еще ничего, а вот вишневое мороженное у этих шарлатанов безусловно опасно. Они подкрашивают его фуксином».

Подняв голову кверху, он убедился, по вывешенному над воротами номеру, что достиг намеченной цели.

«Квартира № 4», — вспомнил он, войдя в подъезд, и стал подниматься по широкой лестнице.

Навстречу ему спускалась дама, которая, с удивлением взглянув на него, посторонилась и дала ему пройти.

«Дурища», — ни с того, ни с сего подумал профессор и остановился перед дверью, на которой была прибита большая медная дощечка с выгравированной надписью на ней: «Богдан Лазаревич Налимов». Губернский прокурор.