Кирилл Берендеев - Lues III

Впереди показалась девятиэтажка, издалека заметная даже в наступающей темноте. На фасаде одного из зданий находились электронные часы, он взглянул на светящийся циферблат. Поправив газету, небрежно торчащую из кармана куртки, он медленно зашагал по улице.

Из темноты мигнули фары припаркованной метрах в десяти выше по улице легковушки. Фары мигнули еще раз, машина - потертый "жигуленок" - выехала на проезжую часть. Проезжая мимо него она слегка замедлила ход. Он успел заметить в салоне, кроме водителя, еще одного человека, сидевшего на заднем сиденье.

Машина свернула налево, исчезла за поворотом, он вздохнул и двинулся дальше.

У входа в здание толпился народ. Какой-то мужчина, подъехавший к самому крылечку двухэтажного строения, ругался с пожилой дежурной, тихо просившей убрать его машину подальше, чтобы освободить дорогу спецтранспорту. Он же, тем временем, подошел к дверям. Дернул на себя, потом толкнул, и оказался внутри.

Он едва не столкнулся с молоденькой девушкой, выходившей на улицу, та прошептала "извините", испуганно отскочив в сторону, а он еще долго смотрел, как зачарованный ей вслед, точно боясь оторвать взгляд от созерцания густых русых волос, разметавшихся по плечам.

Интересно, каким показался он ей? Наверняка, никаким, девушка просто не обратила на него ни малейшего внимания, занятая своими мыслями. Он невесело усмехнулся, вспоминая вопрос старика, обращенный к нему еще на автобусной остановке в станице, по поводу возможной прибавки к пенсии, не слышал ли он чего? Тогда он не понял, почему именно ему был обращен этот вопрос, привычно думая, что попутчик прибавил лишних лет двадцать к его возрасту, конечно, не нарочно, просто не разобравшись в темноте. Теперь он пожал плечами: все правильно. Болезнь не шутила с ним. Удивительно было другое - как его организм вообще смог продержаться так долго.

Он заметил зеркало и подошел к нему, огибая игравших на полу детей. На него со дна стекла взглянуло ссохшееся морщинистое лицо с проваленным боксерским носом и розовыми пятнышками на месте отсохших недавно язв. Некогда черные, волосы ныне стали тускло-серыми, пепельными, расчесанные кое-как они придавали ему мученический вид. На левом ухе сохранилась одна язвочка, он торопливо прикрыл ее прядью.

Когда-то лет шесть назад, может больше, в одном горном ауле его осмотрел врач. Внимательно изучив "звездное небо" папиллом, избороздивших его грудь и спину, появившихся в паху и под мышками, он тяжело вздохнул и предложил довольно странное лекарство; он сам признал, что хотел бы отправить своего пациента эдак на полгодика в больницу, где за указанный срок болезнь может быть вылечена, но едва ли такая возможность представится, он входит в положение. А потому, введя полный шприц пенициллина под лопатку, дал несколько пакетиков с черным порошком, объяснив, что это ртутная мазь, дедовское, конечно, но, в целом, неплохое средство. Только надо помнить, что один день мазь втирают в руку, другой в ногу, затем снова в руку, уже другую. Сопровождавший его воин пристально и несколько странно смотрел на врача, никак не разумея, к чему это такое удивительное лечение. Да он и сам с не меньшим изумлением слушал торопливое объяснение доктора, уверявшего, что иначе он всех перезаразит, ведь какая гигиена может быть в полевом лагере. Последние слова подействовали, дорогу обратно воин шел много позади него, но наутро о возможности заражения было забыто напрочь. Да и через неделю-другую, как раз, когда пакетики кончились, язвы надолго исчезли.

Потом они появлялись, исчезали, с каждым разом их было все больше, они дольше не проходили, появилось колотье в сердце, долгий астматический кашель, стали крошиться и выпадать зубы, поредели волосы, задрожали руки, провалился нос, тело стало куда менее послушным: дольше болело, с каждым разом медленнее приходило в себя. Некогда он соглашался с мнением полевого командира, считая происходящее с ним аллергическими реакциями на некачественную пищу и отсутствием ухода, но дурная болезнь его была иного рода. Иным способом получена и при иных обстоятельствах; сейчас, по истечении долгих лет с момента заражения, он уже постиг причину, по которой получил ее. И вовсе не страх был ее началом. Всего лишь продолжением, внешним, сопутствующим, фоном ее развития и распространения.

А он... он уже сжился со своим положением, с тем местом, которое занимал в отряде полевого командира. И теперь более всего боялся не болей и язв, боялся не угодить, и, тем самым, вернуться к началу, к тому, с чего началась его жизнь в горах. Он сознавал, он видел, что необходим пленившим его людям, и эту необходимость в своих услугах старательно отрабатывал: он сам сеял тот Великий страх, истоки которого лежали еще в первой его операции, а закончились пока - если не считать нынешнего его дела - в Стране гор, в августе сего года.