Роберт Хайнлайн - Время для Звезд

На наши телепатические способности, однако, все это совсем не влияло. Чем бы там ни была эта самая «взаимная настройка», на которую способны мозги некоторых людей, она все так же продолжала наличествовать, и мы могли связываться так же легко, как просто разговаривать, и так же легко выключаться. Нам не надо было «сосредотачиваться» или «очищать свой мозг» или что-нибудь еще из этой восточно-мистической ерунды. Если мы хотели «говорить», мы говорили.

С отъездом Пэта мне стало не по себе. Конечно, я ежедневно находился в контакте с ним, по четыре часа плюс в любой момент, когда возникало желание поговорить. Но только если ты всю свою жизнь все делал вдвоем, нельзя не выйти из равновесия, когда надолго остаешься один. У меня еще не выработались новые привычки. Я мог собраться пойти куда-нибудь, а потом остановиться у двери в размышлении, что же это я такое забыл. Оказывается, Пэта. Страшно одиноко отправляться куда-нибудь одному, если прежде всегда делал это с кем-нибудь вместе.

Вдобавок ко всему, мама была веселой, жизнерадостной, заботливой и абсолютно непереносимой, да и сон у меня теперь был совсем сбит. Центр подготовки находился в швейцарском временном поясе; это означало, что я и прочие близнецы, остающиеся на Земле, проводили тренировочные сеансы связи также по швейцарскому времени, где бы мы ни жили. Пэт начинал, насвистывая, будить меня часа в два ночи, затем я работал до самого рассвета и пытался набрать недоспанное днем. Это было крайне неудобно, но совершенно необходимо, к тому же, мне за это хорошо платили. Впервые в жизни у меня была уйма денег. У остальной нашей семьи – тоже, ведь я, невзирая на протесты отца, начал отдавать приличные суммы за свое содержание. Я даже купил себе часы (наши Пэт забрал с собой), не беспокоясь о цене, и мы поговаривали о том, чтобы перебраться в квартиру побольше.

Но тем временем Ф.Д.П. все глубже и глубже проникал в мою жизнь, и я потихоньку стал осознавать, что контракт связан не только с записыванием сообщений моего двойника. С первых же дней началось осуществление гериартрической программы. «Гериартрия» – неожиданное слово в применении к человеку, по молодости лет еще не имеющему права голоса, но тут оно имело особое значение, связанное с продлением моей жизни, насколько это возможно, для чего за меня взялись сразу же. То, чем я питаюсь, перестало быть моим личным делом, я должен был придерживаться предписанной ими диеты, никаких перехваченных на ходу бутербродов. Был длиннющий список «особо опасных» вещей, делать которые я не имел права. Мне наделали прививок от всего, начиная с воды в колене кончая попугайной лихорадкой; медицинские обследования мне устраивали такие, что прежние по сравнению с ними казались детскими играми.

Одно утешало, – с Пэтом, по его словам, делали то же самое. В действительности мы были самыми обыкновенными ребятами, таких везде как грязи, но для Ф.Д.П. мы были незаменимым коммуникационным оборудованием, так что заботились о нас, как о кровных скакунах или премьер-министре, обычные люди такой заботы не знают. Это было утомительно.

Первые семь или десять дней после отъезда Пэта я не встречался с Моди, мне было неловко. В конце концов она сама позвонила мне и спросила, в чем дело, злюсь ли я на нее за что-нибудь или считаю ее заразной? Тем же вечером мы встретились. Все это было не слишком весело. Она пару раз назвала меня «Пэт»; раньше это не имело значения, ведь мы с Пэтом привыкли к тому, что нас путают. Но теперь это было до крайности неприятно, дух Пэта все время присутствовал рядом с нами подобно некоему скелету на пиру. Когда она назвала меня так во второй раз, я сказал со злостью:

– Если ты так уж хочешь поговорить с Пэтом, я могу связаться с ним буквально за секунду.

– Что? Том, чего это ты?

– Да я знаю, что ты бы предпочла, чтобы сейчас здесь был Пэт, а не я! Если ты думаешь, что мне так уж нравится быть запасным вариантом, то сильно ошибаешься.

В ее глазах появились слезы, мне стало стыдно того, что я сказал и от этого еще более неловко. В результате мы поругались, потом я рассказывал ей, как меня надули.

Реакция Моди была для меня полной неожиданностью. Она не бросилась меня утешать, а вместо этого сказала:

– Ох, Том, Том! Неужели ты не понимаешь, что все это устроил не Пэт? Ты же сам во всем виноват.

– Что?

– Это совсем не его вина, а твоя собственная. Мне всегда было так тоскливо смотреть на то, как ты разрешаешь ему крутить собой. Тебе прямо-таки нравилось, что он тобой крутит. У тебя было «желание поражения».