Константин Образцов - Единая теория всего

Уже мрачнея, я перешел дорогу. По мосту мне навстречу промчалась белая «Волга» с двумя переплетенными кольцами на крыше и свадебной куклой на радиаторной решетке. У куклы задорно развевались по ветру синтетические светлые кудри.

Настроение испортилось окончательно. Жаркий влажный воздух лип к телу, будто горячий компресс. Дым сигарет был горек, как торфяной чад в воздухе, но я все равно выкурил по дороге полпачки. Ни по каким набережным я, естественно, гулять не пошел, а просто угрюмо вышагивал, стремясь поскорее добраться до какой-нибудь станции метро, а так как ближе всего была «Василеостровская», то довольно скоро я оказался на Среднем проспекте, в том месте, где он пересекается с Первой линией. Пройти оставалось всего ничего, но по пути оказался пивной бар «Шмель», а я к тому времени уже успел так накрутить себя разными мыслями – от того, что надо было все-таки поговорить со знакомыми из ОБХСС по поводу Тонечкиного товароведа, до оценки смысла и ценности собственной жизни, – что мимо пройти не смог.

Если «Висла» была вполне приличным пивным рестораном с элементами роскоши в виде гардероба, меню, официантов и вышибалы на входе, то «Шмель» являл собой классический образчик пролетарской пивнушки с простыми нравами и неприхотливым обычаем. Никаких сидячих мест не было и в помине – только высокие круглые столы с мощными утяжелителями, которые мешали использовать их как оружие или свалить, облокотившись в пьяном бессилии. Пол был покрыт выщербленной крупной плиткой, из закусок предлагались сухари, липкая килька на кусочках заветрившегося хлеба, зерна вареной кукурузы и почему-то яйца под майонезом, так долго лежавшие под заляпанным стеклом маленького прилавка, что выглядели резиновым муляжом. За стойкой царила видавшая всякие виды буфетчица столь могучей наружности, что ни в каких вышибалах не было нужды, и мастерски создавала купаж из собственно пива, водопроводной воды, дрожжей, димедрола и стирального порошка, смешивая эти ингредиенты в различных пропорциях в зависимости от настроения, симпатий и личных финансовых планов.

В моем тогдашнем состоянии это было ровно то, что нужно.

В воскресенье «Шмель» гудел, как разогретый переполненный улей: громкий гомон, выкрики, перебранка, ядреный потный дух, перегар, запах вяленой рыбы, разлитой водки и единственного туалета, лишенного двери на случай, если там кто-то уснет. Я кое-как протолкался к стойке, взял сразу две кружки «Жигулевского» и нашел себе место у окна рядом со входом. Поверхность стола была горячей и липкой. Я залпом выпил сразу половину кружки, закурил и стал смотреть в окно, рассеянно прислушиваясь к разговорам. Говорили, как водится, о злободневном: о дыме, рассказывая небылицы о том, что в области уже сгорело несколько деревень, но об этом, понятно, молчат; об Америке и неизбежной войне: «друг моего свояка в ракетных войсках служит, так он говорит, что уже и дата назначена»; про Афганистан – и слухи превосходили самые мрачные повести заокеанских пропагандистов; о квартальной премии, начальнике-идиоте, злой жене, мужьях Пугачевой и НЛО, который точно видели прошлой ночью над Сестрорецком. В дальнем углу громко спорили, при ком жилось лучше, при Лене или при Сталине; дискуссия шла на постепенно повышающихся тонах, но сторонники покойного ныне генсека явно побеждали числом седоусого сурового старика, кричавшего, что Иосиф Виссарионович уж навел бы порядок. Я затушил окурок о подоконник, допил первую кружку и взялся за вторую.

– Простите, не помешаю?

К столику втиснулся какой-то тип, явно попавший в «Шмель» по ошибке. Серый летний костюм пошит на заказ, чуть ослабленный галстук повязан вокруг безупречного ворота светлой рубашки, на манжетах которой поблескивали золотом запонки. Среднего роста, аккуратная стрижка, внимательный взгляд, благообразный, спокойный, точно старше тридцати лет, но меньше сорока – точнее определить возраст я затруднился, ибо у незнакомца был тот тип лица, что, достигнув определенных лет, практически не меняются с годами.

– Нет, присоединяйтесь.

Он осторожно поставил на стол полную кружку и встал рядом, стараясь не касаться рукавами края столешницы. Я опять закурил, искоса наблюдая. Незнакомец вздохнул, поднял кружку, внимательно посмотрел на ее содержимое, словно бы собираясь с духом, и произнес:

– За ваше здоровье, Виктор Геннадьевич!

Я повернулся к нему. Он улыбался, но серые глаза оставались серьезными.