Василий Воронков - Песня песка

Он не договорил и что-то торопливо начеркал в медицинской карте.

– Вы знаете, – начала Ана и закашлялась, – вы знаете, мне… мне последнее время становится немного хуже… И мне кажется, что это… из-за уколов.

Врач наморщил губы.

– Но вы же говорили…

– Нет, я, наверное, не совсем так… не совсем так выразилась. – Слова застревали в горле. – Это происходит не всегда. Сегодня я чувствую… чувствовала себя хорошо. Но часто бывает так, что мне становится плохо именно после уколов.

– Что ж, это возможно. Это нормально. Лечение не всегда бывает приятным. Я, к сожалению, тут ничего изменить не могу. Но зато вот сейчас я вам выпишу направление. Будете принимать совсем новый препарат.

– И мне станет лучше?

– Конечно!

Врач схватил тоненький, с прожилками, бланк.

– Но… – проговорила Ана.

Она и сама не понимала, что хочет сказать. Врач протянул ей рецепт.

– Возьмите. Карта ваша останется у меня. А дра́вия у нас в плеве на первом этаже, не нужно долго искать.

Ана взяла рецепт, исписанный витиеватыми каракулями, которые невозможно было прочитать.

– Спасибо, – сказала она.

– Вам станет лучше! – добавил врач, но это прозвучало так неправдоподобно, что он даже виновато улыбнулся.

В дра́вия-ла́я для пациентов было пустынно и тихо. Ана протянула стоявшему за стойкой мужчине рецепт, опасаясь, что тот тоже ничего не сможет разобрать, однако мужчина тут же выдал ей несколько ампул. Она осторожно спрятала ампулы в карман, завернув их в платок.

Потом долго стояла посреди плева, где воздух пах так же, как после павана-ваари на окраине города. На неё стали удивлённо поглядывать другие посетители. Тогда Ана надела дыхательную маску и вышла на улицу.

* * *

Домой она вернулась уже под вечер, хотя и не понимала, как могла так долго ехать по линиям хагаты. Она ещё ощущала едкий кислотный привкус во рту и режущую боль в грудной клетке. Её мучила жажда – и сколько бы она ни пила воды, жажда не проходила. Она не помнила даже, как заснула – помнила только, что всю ночь почему-то работало радио, и в темноте тоскливо звучали песни, похожие на молитвы.

Проснувшись, Ана долго лежала в постели. Радио работало – и молчало. За окном давно рассвело. Шприц уже был заправлен ампулой с новым препаратом.

Ана взяла шприц. Села за стол. Выключила радио, которое всё равно передавало тишину. Потом спокойно и медленно, как учил её Нив, сделала себе укол.

Укол подействовал неожиданно быстро.

Тело налилось тяжестью. Мутило, как после скверной выпивки. Часы на стене неумолимо показывали приближение полудня, но Ана решила, что вполне ещё может немного поспать – или хотя бы полежать в постели, разглядывая солнечные блики на потолке. Нет нужды торопиться.

Она попыталась встать со стула – и не смогла.

Лёгкие вдруг стало распирать от боли, голова потяжелела. Ана забыла сделать вдох.

Она испугалась.

Нужно продолжать дышать, просто дышать.

Продолжайте дышать.

Ана как-то невольно ухватилась за край стола, точно боялась, что вся комната вот-вот перевернётся, и медленно вздохнула.

У неё закружилась голова.

Руки вспотели от волнения, сердцебиение участилось, но размеренное глубокое дыхание действительно помогало. Спёртый воздух в нагретой солнцем комнате показался свежим и прохладным, как в просторном плеве агада-лая. Ана дышала свободно и легко – даже когда вышла на улицу и надела маску.

Северная линия ещё была закрыта, и улица, отключённая от живой транспортной сети, выглядела заброшенной и пустой – оцепеневшей, как и Ана после укола. Всё вокруг двигалось неправдоподобно медленно, как если бы новый препарат искажал само течение времени. Полицейские на улице были похожи на окоченевших кукол – безвольные, обездвиженные. Громоздкий бадван над головой затмевал солнце, и всё мертвенно застывало в его неровной тени. Ане было сложно заставить себя сделать шаг – и не из-за того, что болели ноги, или расходился приступ удушья, а из-за какого-то упругого сопротивления окружающего пространства.

Чёрный полицейский виман, зависший над улицей на уровне бадвана, между сверкающими на солнце путями и цветной стеной жилого дома, медленно покачивался в кипящем воздухе. Его корма плавно поднималась и опускалась, как будто виман неподвижно плыл по невидимым волнам.

Улицы уходили в пустоту, небо было засвечено, как на фотографии. Толпа на площади сонно двигалась к винтовым лестницам. Ану никто не толкал. Все расступались перед ней.