Мария Родионова - Взрыв Бетельгейзе

– Вам заплатили за то, чтобы вы вышли на сцену? – донесся вопрос из зала. Похоже, это даже не был журналист.

«Правильнее было спросить, сколько им недоплатили, раз они стоят, ничего не говоря, – раздраженно отметил Мартис. – А еще лучше было бы спросить, видели ли они в глаза сценарий».

Тишина стала затягиваться. Где-то за сценой доносились гневные вопли ведущего. Вот на что бы журналист не отказался посмотреть. Удивительно, как быстро шоу себя исчерпало. Ничего даже не успело начаться.

Мужчина встал. Просто потому, что кто-то должен был сделать это первым. Затем стадное чувство все равно сделает свое дело. А ему здесь делать было больше нечего. Статья напишется где-нибудь завтра за ужином, бросится под руку шефу где-нибудь во вторник и умрет под грузом интересных новостей уже в четверг. Пусть и без лишнего пафоса, но достойно, как для второсортной статейки.

– Постойте, сэр, – юношеский голос неожиданно заставила Мартиса замереть на месте. – Да, Вы, здравствуйте.

Мужчина развернулся к сцене, чтобы запечатлеть в своем разуме теплую улыбку веснушчатого паренька.

– Извините, у Вас, наверное, есть дела поважнее, но все же позвольте узнать причину вашего ухода. Разве вам не интересно, что будет дальше?

По залу прокатилась волна смешков.

– Нет, юноша, не интересно, потому что этот спектакль я смотрел уже тысячу раз, – мужчина почтительно поклонился и снова зашагал к выходу.

– Сколько Вам лет? – не отставал мальчуган.

«Что ж, пожалуй, я сыграю в эту игру».

Он показательно вздохнул и медленно вернулся на свое место под полную тишину зала и лишь затем как бы неохотно произнес:

– Сорок четыре.

– И Вы, конечно же, знаете, как Вас зовут?

Журналист усмехнулся:

– Ну, естественно. Вот, смотри, у меня даже бейджик имеется, – он снял карточку с рубашки и показательно прочитал: – Леон Мартис, – ему показалось, что некоторые в зале охнули.

Он не был выдающимся журналистом, но кое-какие его статьи, бывало, мелькали в крупных газетах. Поговаривали, что кому-то они даже нравились.

– Вы знаете, где родились?

– Кажется, в какой-то деревне на окраине Портсмута. Мы потом быстро перебрались в Бельгию, – уже более заинтересованно ответил мужчина.

Женщина перед ним отчего-то неуютно заерзала на стуле, и Мартис решил подняться, чтобы смотреть подростку прямо в глаза.

– И какой это был год?

– Ну, я думаю, ты и сам достаточно неглуп, чтобы посчитать. К тому же мне «посчастливилось» стать ровесником трагедии в Женеве.

Снова послышались удивленные возгласы, как будто в этот год никто больше не рождался. К чему этот паренек клонил?

Мальчик, казалось, тоже был поражен, даже напуган. Его розовощекое веснушчатое лицо вмиг побледнело, юношеский блеск в глазах потух, и он словно постарел на несколько десятков лет.

– Мне… жаль, – заплетающимся языком произнес он, да так, что услышать могли только первые ряды.

Женщина впереди неожиданно затряслась, и Мартис с испугом подумал, что у нее начался приступ эпилепсии. Но его отвлек очаровательно чарующий голос Маргарет Авельсон.

– И вы абсолютно уверены в своем поле? – отстраненно произнесла она.

Мужчине показалось, что его тоже начинает трясти.

– Да за кого вы меня принимаете! Конечно же, я все это знаю и во всем уверен! Что за цирк вы разводите! Хватит отвлекать добропорядочных людей от более важных дел!

Он в порыве злости пнул кресло впереди и развернулся, чтобы уйти, но тут та самая подозрительная зрительница в первом ряду резко подскочила и издала пронзительный то ли крик, то ли плач и кинулась на сцену, грозя кулаками несчастному подростку. Тот же вместо того, чтобы в испуге отскочить, замер как вкопанный и, не мигая, с грустью в глазах смотрел на свою нападавшую. Высокая и, похоже, достаточно мускулистая женщина успела пару раз ударить мальчика по голове своей увесистой сумкой так, что тот отлетел к боковой стенке и замер там. Затем неуравновешенную от него оттащила охрана. Дама вырывалась, скалилась и кричала на весь зал: «Не смей! Не смей извиняться! Твои слова ничего не стоят! Ты мерзкий, лживый убл…» А затем ей заткнули рот первой попавшейся тряпкой и увели со сцены.

Мартис стоял, не двигаясь, хотя, казалось бы, мог так же, как Донарс, подорваться и побежать спасать несчастного. Но его поразила эта сцена, и он хотел запомнить ее всю целиком: разъяренная обезумевшая женщина, мальчик со стеклянными глазами, блондинка, ставшая чуть поодаль и смотревшая на избиение, не мигая, и ведущий, который прибежал на крики и ошарашенно замер. Его искаженное страхом лицо Мартис запомнил отчетливее всего, а затем, насладившись этим сполна, поднял с пола выроненные Донарсом блокнот и ручку. Правая рука как будто сама по себе взметнулась вверх. Наступила тишина. Слегка выждав, как полагалось только истинному профессионалу, журналист произнес: