Евгения Васильева - Двенадцать

– Очень самоуверенно. Лист сейчас бы закатила глаза и сказала…

– Что сказала? Пх'екх'ати?

Я хотела рассмеяться и что-то сказать, но мои слова утонули в глубоких карих глазах, а дыхание парализовала его рука, притягивающая мою голову ближе. Сопротивляться было невозможно, и я не смогла отказаться от предложения на несколько минут забыть обо всех переживаниях, что мучают меня последние несколько лет.

Только с Шаялем я снова могу чувствовать себя защищенной, частью чего-то большего, чем просто один человек. При поцелуе на губах вспыхивает искра, и, разрастаясь, опускается вниз по телу. В такие минуты на меня накатывает животное желание, и ничего не хочется, кроме как дать ему возможность управлять мной.

Но из-за полной мыслей головы волшебство уходит, и через пару минут я отстраняюсь и начинаю убирать остатки нашего обеда с пола, потому что разум должен быть ясным, мечты о совместном счастливом будущем не должны сбивать с толку. Вообще неизвестно, останется ли нынешняя реальность такой, какой мы ее знаем, после осуществления задуманного.

Не обращая внимания на то, не слишком ли расстроенным остался Шаяль, я начала распускать волосы, до этого заплетенные в свободную косу на правой стороне головы, на затылке переходящую в высокий хвост, достающий мне до пояса. Мне придется лежать неопределенное время, поэтому все детали, которые могут доставить хоть какой-то дискомфорт, подлежат удалению.

Прекращение поцелуев оказалось своевременным, в пещеру под аккомпанемент проверочного рыка Завра стали пробираться Лист и ее брат Моэр, приглашенный по причине наличия таланта игры на музыкальном инструменте. Каждый раз при появлении кого угодно на всякий случай рычит, чем демонстрирует, что место охраняется грозным животным. Но сейчас он уже лежит и виляет скрученным хвостом, подтверждая, что узнал пришедших и получая почесывания.

– Ребята, горячего всем Солнца!

Лохматый парень поднял правую руку в знак приветствия и поклонился всем, поместив опущенную руку на грудь, а затем стал увлеченно искать что-то в полосатом расписном рюкзаке, рассказывая свою историю:

– Зелья, специально для тебя я потратил пару дней для того, чтобы найти подходящее дерево. Им оказалась яблоня наших родителей, растущая во дворе. И пока мама остывает от того, что лучшая ветка пошла на очередную окарину, я, пожалуй, поживу в этой пещере.

Услышав это, Лист, возмущенно снимающая с валяющихся возле собачьей подстилки стеблей гимли-гимли листья, фыркающая и бережно складывающая их в большую глиняную чашку, украшенную фамильным орнаментом семьи Раффо, больше всего напоминающими потрескавшуюся краску, не упустила возможности прокомментировать слова брата:

– Мо, мама и папа в малюсеньком шаге от того, чтобы заставить тебя стх'оить себе дом. В твои годы многие уже заводят свою семью и заканчивают ломать психику х'одителей, – сказала Лист, прыжками добравшаяся до своей травы и показывающая язык брату.

– Лист, моя милая-милая Лист, ты слишком меня переоцениваешь, считая, что я перестану расстраивать нашу матушку, если построю себе дом. Стоит начать с того, что я уже пытался, но отец, как злой волк из сказки, просто раздул мой соломенный домик. Я пытался съехать! – в свою защиту парировал Моэр.

– Да и я уже не могу дождаться, чтобы занять твою комнату, – язвительно сказала Лист. – Моей зелени не хватает солнечного света!

– Ох, не виноват, что наши достопочтенные соседи не мечтаю помогать строить дом тому, кто с ними даже не разговаривает. Наш мир так сложен. А я за свои годы научился создавать только музыкальные инструменты, а не дружеские связи. Кстати, о них.

Не найдя ничего в рюкзаке, Моэр снял с себя самую большую походную сумку, которую в здравом уме вообще мог кто-то себе сделать. В такую сумку могли поместиться и бурдюк с парой литров воды и, несколько пар запасных рубах и даже Завр. По поводу практичности сомнений нет, но вот вес такой ноши должен был прибить человека к месту, где он стоит, не оставив шанса двигаться вперед. Выходить с таким набором из дома было бы странно, но что еще страннее, так это то, что Моэр еще и мог ориентироваться в таком бездонном предмете. Порывшись пару минут, парень с довольной улыбкой пригладил рукой коротко стриженые усы и бороду, такие же черные, как и волосы на его голове, и протянул мне сомкнутый кулак.

– Зелья, эта окарина была сделана с мыслями о тебе.

Я приняла от Моэра перенявшую тепло его тела окарину, древнейший духовой музыкальный инструмент, представляющий собой округлый полый предмет с несколькими отверстиями. Моя окарина по форме напоминала плотно поевшего ската, а на месте, где у него должна быть голова, располагалось главное отверстие, в которое музыкант и должен направлять воздух изо рта. По периметру задней стенки окарины располагались десять отверстий разного размера. Моэр рассказывал, что комбинациями закрытых и открытых отверстий можно добиться разных нот. Справа и слева от главного отверстия располагались крепления для шнурка, благодаря чему эту флейту можно было носить с собой на шее. Передняя же стенка была украшена выжженным рисунком львиной головы.