Сергей Журавлев - Контакты

Слова сына загипнотизировали мать, она не смогла ничего ему возразить, взяла Евангелие, которое сама же подарила сыну в его шестнадцать лет, чтобы он пошёл по правильному пути и приобщился к христианской семье, к христианской вере, и молча направилась в спальню. Отец подошёл к сыну, одобряюще похлопал его по плечу и спросил:

– Тебе помочь приготовить завтрак, а то нашей сейчас не до этого? Ты просто молодец. Я не думал, что так ответишь!

– Спасибо, папа, я сам, теперь мне многое предстоит делать самому, лучше посмотри, как там Надя, только не буди её, пожалуйста.

Отец легонько приоткрыл дверь в комнату сына и посмотрел на гостью – та спала ангельским сном. Даже положение тела было таким, как у Ангелов на католических статуэтках. Василий Петрович удивился такому сходству. А сходство было абсолютно полным, если не считать того, что не очень длинные, но вьющееся волосы Нади были раскиданы по подушке, и голова была, словно в стоге сена. Он даже невольно подумал: «А почему бы Ангелам не быть женского пола? Очень даже мило!» И вернулся к сыну в кухню.

– Она мило спит, ну словно Ангел, спустившийся с небес. Даже не знаю, с кем её ещё можно сравнить?

– Надя несравненная и единственна, – сказал Борис с улыбкой.

– Да, – согласился отец. – И чего взбрело твоей матери вчера…

– Слушай, пап, давай не будем вспоминать о плохом, – предложил Борис. – То, что было – прошло, впереди всё новое.

– Да, ты правильно заметил: не будем вспоминать плохое – оно прошло! Ну, вот, мы с тобой и завтрак приготовили. Будем будить Надю?

– Жалко, – ответил Борис, – но пойду будить ангелочка в женском обличии.

– А что мы скажем по поводу… Зои Петровны? – спросил отец.

– Ну, скажем… простыла, плохо себя чувствует, сильная головная боль, Что-то в этом роде, а ты уж любой ценой, папа, уговори её немного потерпеть и пусть она не возникает, пока я Надю не отвезу в интернат.

– Попробую, сын, но ты сам уже всё сказал раньше моего, мне добавить чего-либо после тебя просто будет очень трудно. Ты прекрасно знаешь свою мать.

– Зна-аю, – протянул Борис и пошёл будить свою избранницу.

Он тихонько открыл свою комнату, вошёл туда и снова прикрыл дверь. Надя, как спала, так и продолжала спать и чему-то улыбалась в своем сказочном сне. Борис наклонился, прикоснулся к волнистым волосам, осторожно поцеловал в щёку и тихонько сказал:

– Надюш, а Надюш, котик мой милый, просыпайся дорогая, время пришло вставать, уже двенадцатый час.

– Н-нн-нн-аа, – потянулась она, просыпаясь. – А где это я?

– Ты у меня в гостях, ночевала, – ответил Борис, гладя её по волосам. – Как спалось, котик?

– Как в райском саду, – ответила Надя, натягивая одеяло на грудь. – Я так сладко никогда не спала. А который час?

– Двенадцатый, любимая, – нежно ответил Борис.

– Что же вы меня так долго не будили? Слушай, скажи откровенно: пока я спала, ты ко мне не подходил. А?

– За кого ты меня принимаешь? Я что, нарушу свою мораль?! Я спал в этой комнате на раскладушке – не успел ещё убрать, чтобы тебя не разбудить…

– Ну ладно, ладно, не обижайся, я просто спросила. А теперь выйди, я переоденусь и приведу себя в порядок. Войдёшь только, когда я позову, не раньше! А что на мне одето?

– Это гигиеничное одноразовое бельё. Выкинь его, оно уже не пригодно для применения. Хорошо, я только раскладушку уберу, чтобы не мешалась, и буду ждать твоего зова, – согласился Борис и вышел. Он вернулся в кухню, отец был там.

– Только что пришёл из спальной, – сказал он. – Мать читает твоё Евангелие и сильно плачет. Видимо, до её сознания доходят твои слова и то, как она была ночью и сегодня утром не права. Я не стал её тревожить, пусть поплачет, говорят, когда человек плачет – из него выходит всё плохое и душа очищается. Пусть поплачет, не будем ей мешать. А ты Надю разбудил?

– Да, – ответил Борис. – Только она меня выставила, пока переодевается!

– И правильно сделала! Какая же она у тебя молодец…

А с Зоей Петровной происходило что-то непонятное для её самой. Она вдруг, нет, не вдруг, а после того, как открыла Евангелие и стала проникновенно его читать, поняла, насколько глубоко она ошибалась в некоторых взглядах на жизнь. Поняла, как глубоко и больно она оскорбила Надю заочно, а это было намного хуже, чем сказать обиду в лицо.

Это считалось, по христианским меркам, одним из самых больших грехов, который нужно замаливать очень долго, а гордость человеческая не позволяла ей вот так просто подойти к Наде и сказать: «Надя, прости меня недостойную за то, что я невольно обидела тебя!» Так сказать Зоя Петровна не могла и от этого она ещё больше рыдала, не находя утешения… В ней начало бороться духовное и земное начало человека.