Александр Тихорецкий - Три шага к вечности

Тарновский посмотрел на часы, демонстративно зевнул

– Я все понял, Костя. Я говорю – нет.

Костик осекся, замолчал, потребовалось несколько секунд, чтобы справиться с ударом.

– А что, Саша, тебя не устраивает? – пафос исчез, он говорил открыто, смело. – Моя доля? Ну, так давай это обсудим. Или, может, тебе, все-таки, стремно? Так, пожалуйста – страхуйся, как хочешь! Что тебя волнует?

Тарновский откинулся в кресле, скрестил руки на груди. Наступала развязка, и он хотел не пропустить ничего.

– Я уже говорил, Костя – я не торгуюсь.

На лице Костика боролись упрямство и досада. Он уже понимал, что дело не выгорело, но цеплялся за шансы.

– Мы не торопим тебя, – он попытался говорить спокойно, равнодушно, – обдумай все, встретимся позже…

.Тарновский покачал головой.

– Я уже подумал, Костя. Не будет никакого позже.

Лицо Костика переменилось, отяжелело.

– Если бы ты знал, Саша, как мне не хочется делать те гадости, о которых я тебе не рассказал.

Тарновский улыбнулся.

– Так и не делай.

– Придется, Саша. – Костик с силой провел рукой по лицу. – Не хотелось, но теперь придется, ты не оставил мне выбора. – он произносил слова глухо, отрывисто, будто задыхаясь. – Ты знай об этом. Сейчас, здесь мы разговариваем, как друзья, и процентов пока – всего двадцать пять, а там, глядишь, все и поменяться может…

– И не в лучшую сторону, – неожиданно договорил сквозь зубы Широв.

– О, тезка! – засмеялся Тарновский. – А я думал, ты уснул. Сидишь, молчишь всю дорогу. – он привстал в кресле. – Господа, если у вас все, я хотел бы…

Костик поднялся, вслед за ним тенью встал Широв. Они замешкались в проходе, оба коренастые, сильные, и снова Тарновский почувствовал себя старым и беззащитным, безнадежно отставшим, одиноким. Судорожная попытка что-то остановить, вернуть, наверстать заставила вскинуть руку, окликнуть.

– Один вопрос, Костя, всего один, – он вглядывался в бегающие, неуловимые на рыхлом лице глаза. – Кто позвонил первым? Гена? Или ты? Только честно, для меня это важно.

– Гена, – ответил Костик, и они в первый раз за сегодня встретились взглядами.

Тарновский выезжал со двора со смешанным чувством обиды, гадливости, гнева, раздражения. Сгорая от желания стать под душ, отмыться, оттереться; мысли метались, безумели, сбивались на месть. Воспаленно сладкий, липкий, жарко-пьяный морок обволакивал, манил – он отбивался как мог, выпрастывался, будто из болота, снова и снова проваливаясь, наслаждаясь, задыхаясь, утопая в пароксизме горячечного жадного исступления. Месть! Инстинкт правоты, критерий справедливости – она нужна, обязательна, как хлеб, как вода и воздух, и она будет, будет, ее никто не отменял. Будет такая, что мертвые перевернутся в гробах, а живые им позавидуют, но все это – позже. Позже, потом, а сейчас нужно другое – хитрость, выдержка, самообладание; нужно переждать, пережить, переболеть. Так себе, конечно, рецепт – против подлости и коварства, особенно учитывая фактор внезапности и численное превосходство агрессоров, но – слава Богу! – есть, присутствует в этой их сволочной гегемонии одно слабое звено. Звенышко; можно сказать, паршивая овца и троянский конь, – и вот это-то все и обнадеживает, и спасает. Априори и безоговорочно. Ну да, она самая – жадность. Старая добрая, вторая по счету в известном списке. И, как известно – лучшая подруга глупости, косвенно отмеченной в том же источнике пунктом первым, – так что, проколются эти ребята, где-нибудь да проколются. Обязательно, всенепременно; и вот тут-то и нужно оказаться рядом и быть во всеоружии. Правоты и силы, с лицензией – простите, так уж заведено, нравы-традиции – на беспредел. И он окажется, и он будет, будет, чего бы ему это не стоило. И вот тогда посмотрим – кто «у чьих ботфорт», похихикает последним.

Отъезд Тарновский скомкал. Мучительная, все усиливающаяся потребность в движении, скорости, свободе подстегивала, гнала, тащила; хотелось убежать, спрятаться, скрыться. Остаться одному, отлежаться, отплакаться, отболеть. Быть сильным, холодным, расчетливым сейчас слишком невмоготу, слишком тяжко, тошно, – все это будет, будет, но потом, когда-нибудь, а сейчас – прочь, скорее прочь отсюда!

Не останавливаясь, не глядя никому в глаза, оставляя клочья себя на колючках шепотков и взглядов, он выбежал из здания, прыгнул в машину, рванув с места, выехал со двора.

Наступало время обеденных перерывов, и узенькая, в три полосы улочка (горлышко бутылки), сбегающая мостом в южно-заречную часть города, была уже заполнена до краев. Тарновский ловко втиснулся в грузопассажирскую вереницу, двинулся вниз, к большой развилке, ведущей на север. Зная этот участок наизусть, до секунды помня интервалы светофоров, он преодолел его в полчаса и уже видел стеллу на выезде из Города, ленту трассы, когда сработал, залился колокольчиком безотчетный и безошибочный инстинкт самосохранения —за ним хвост. Хвост! Серебристая «Волга»! – вон она! Маячит в зеркале, ведет его уже несколько кварталов. Ведет дилетантски, топорно, уткнувшись наглым пижонским капотом чуть ли не в задний бампер.