Михаил Фоменко - Кровь ангела

Снаряды по параболам летали, разрывались в домах. Слышался грохот, отдавался в земле гулом; обсыпалась за досками-стенами погреба — дрожавшая земля. А бедная Роза плакала.

При каждом взрыве бедная жена кантора молилась: «О Бог Авраама, Исаака, Иакова!»… Прижимались к ней Зоя и Мойша; Исай же хмуро, зло даже, глядел из угла. Там, в темноте, сливалась его робкая фигура со столом и стульями. Белело чуть заметно лицо. А Мойсей молился часами.

Для кантора Мойсея сдать город значило умереть. И умереть не самому только, но и жене, и детям, и евреям, и христианам: русским и полякам. Сдать город значило пережить ужасы: бомбардировки, боя на улицах, насилия победителей; и пожары, и разрушенные здания, и смерть от снарядов, пуль… Смерть от руки ворвавшихся солдат-варваров… Но не один кантор боялся и знал. Все знали, переживая наступление врага, считая часы за месяцы. Все сплотились на пороге в вечность. Русские, поляки, евреи, соединившись, помогали друг другу. Доставка пищи, рытье «подземелья» распределялось незаметно между всеми. Вечность сплотила их.

Потому-то днем молился кантор, а ночью — выходил наверх, на улицу. Ночью доставляли хлеб, овощи, воду; ночью тушили пожары и освобождали задохнувшихся от дыма в погребах людей. И переносили подальше от зданий «жилища»; копали на огородах, устраивая под землею «дома».

В этот третий день уже долгое время слышался рев пушек. С часу дня гремело поле за городом, и от гула звенели стекла, и от гула земля стонала.

Пушки грохочут и гремит поле. Громом гремят, беспрерывным громом грохочут пушки.

И падали каменные стены. Падали каменные стены домов, загоралось то здесь, то там, мостовая взлетала на воздух. Камни мостовой высоко поднимались и падали, и падали грузно, разбивая все на своем пути. Кричали, плакали. Пролетали пожарные в касках с одного конца города в другой.

Красное пламя освещало улицы и суетившихся людей. Красное пламя шипело под струями воды. Золотом горели каски. Истекали кровяным светом пламени золотые каски. Красное пламя освещало их.

А там, возле стен, незаметно несли что-то, укрытое чем попало: и черным, и белым. Шли смело; не боялись ни взрыва мостовой, ни горящих домов, ни грохота стен. Шли и несли ряд за рядом. Тихо, медленно.

То трупы несли.

И кричали под кирпичом раненые, стонали ни в чем не виноватые люди: визжали дети, маленькие дети — и резал ухо этот писк, визг, стоны и снова визг, долетавший до сердца. Не спасали погреба всех. И в ямы-жилища рушились стены, падали камни; давили.

Визги сливались с грохотом, со свистом огня, с плачем и гулом пушек. Пушки на поле, за городом, гремели.

Кантор спешил теперь к семье. С обгоревшими волосами, мокрый от воды из пожарных рукавов, усталый, шел он. Звезды-дуги перекрещивались в небе; звезды-дуги-параболы разрывались, огненными спиралями охватывая город. Спиралями обертывался город; огненными лентами.

Блестящие дуги, подобно осьминогу, вцепились в город с улицами, домами; и высасывали кровь; в землю, в песок, в камни, в клочки железа обращали все.

И над кладбищем сыпались звезды — тогда гробы мертвых трещали, а мертвых тела, распухшие, безобразные, смрадные, выбрасывало из-под земли; гробы трещали, взлетали, и впивались в выброшенные тела тысячами деревянных игл. Отпадало мясо… А кости скелетов метались, сыпались; сталкиваясь, стучали и… падали.

От выброшенных тел смрад вился, клубами над кладбищем поднимаясь; ветром ночным те волны газов неслись на город.

Шепча молитву, шел Мойсей-кантор, поднимая глаза к ночи. В глазах тех спирали и звезды светились. К звездам-мирам, не к спиралям устремлялись взоры; призывал он Бога взглянуть на землю.

Шепча молитву, приближался кантор к своей семье; туда, где… на месте погреба высилась куча камня, земли и бревен.

Догорал дом…

Утром потянулись евреи в синагогу. В белых, с черными каймами, платьях шли в субботу молиться. Спешили проскользнуть; и зажимали нос от смрада, несшегося с кладбища, и вытирали глаза, плакавшие от дыма и горя. Шли евреи в синагогу и говорили про кантора; удивлялись, что в одну ночь, как Иов многострадальный, все потерял Мойсей; в одну ночь все дорогое погибло. Будет ли в синагоге?

Прошел раввин, — высокий старик с умными глазами; наклонив голову печально к земле, шел он. Прошли и Дудкины, и Абрамсоны, и молодые, и старые — все в эту субботу спешили молиться. А в синагоге уже горят свечи, и кантор, Мойсей, многострадальный Мойсей, дрожащим голосом начинает петь молитвы. Плачет раввин, плачут евреи…