Владимир Васильев - Проект особого значения

Память услужливо выложила информацию: проект «Химера» корпорации «Альтернатива», извечного конкурента в генетической гонке, начат около пятисот лет назад, но просуществовал лишь восемьдесят лет. Выращенные в инкубаторе особи имели три боевых ипостаси: диана (андроид), гарпия (летающее антропоморфное существо) и нэсси (водоплавающее двоякодыщащее ящерообразное). Выводились симбиоты для освоения новых экзопланет, тогда считалось, что биоформы, способные адаптироваться к неземным условиям подойдут лучше сложной техники и человека в скафандре. Проект был безумно дорогим. Симбиоты взрослели за три года, но все же требовали заботы, воспитания, обучения. Нуждались в няньках и учителях. Срок жизни этих организмов был кратким по меркам нынешнего человечества: всего тридцать лет. «Альтернатива» столкнулась еще с одной проблемой: каждое следующее поколение симбиотов проживало более короткий срок – двадцать пять, двадцать, восемнадцать лет. Попытки продлить жизнь оказались неудачными. «Химеру» закрыли: все биоматериалы уничтожили, базы данных тоже.

Откуда же взялась Ксения?

– Там и было-то шесть или семь поколений! Совсем короткая вышла история. А ты…

– Шесть. Я из последнего. Шесть-один – часть моего личного индекса. Шестое поколение, первая когорта.

В мозгу у Петрова щелкнуло: «Шесть-Восемнадцать».

– Поэтому Джо зовет тебя Шесть-Восемнадцать? А восемь откуда? Порядковый номер в строю? – захотелось уязвить ее.

Но Ксения не приняла. Наверно, даже не поняла шутки. Разве симбиот способен понимать человеческий юмор? А испытывать человеческие чувства? Нет.

– Восемь – знак бесконечности. Для Джо я вечноживущая.

Он связался с бессмертной химерой. С бессрочно функционирующим гомункулом, выращенным века назад в инкубаторе. С ошибкой эксперимента. С тем, чего не должно быть. Петрова опять замутило. Чувство гадливости поднималось из желудка, мутной волной. Хотелось избавиться от него. Выйти, вырваться, как из болота.

– Я хочу улететь.

Добавить ему было нечего.

Сидящая через стол женщина кивнула:

– Я заброшу маячок на орбиту. Спасательная команда доберется сюда через пару месяцев, – и помолчав, добавила, – я уйду в Джо. Мы не увидимся.

Встала, сунув чашку в посудомойку, ушла.

Петров рухнул в койку: уснуть, провалиться в небытие, не помнить. Не получалось. Память-садист прокручивала кино. Берег океана: «Как твое имя, русалка?» Скользящий над водой акулий плавник: «Ксения! Ксения!» – бессильные удары кулаками по воде. Другой плавник, стеклянный, уносящий его любовь из жизни в смерть. Воскрешение: «У меня ускоренная регенерация».

Это было его жизнью, его эмоциями, его чувствами. Не забыть. Не выплеснуть из памяти. А она? Какие эмоции у симбиота? Какие чувства? Она просто обманула его черт знает с какой нечеловеческой целью. Но наваждение закончилось. Теперь он вернется домой, снова начнет работать. У него есть цель. Почему какому-то симбиоту досталось сокровище, которое должно принадлежать человечеству? Где справедливость? Но ничего, он это исправит. Ген бессмертия все же существует. Теперь он знает. Не предполагает, не догадывается – знает. И он заставит этот чертов ген работать на благо человека.

А Сашке он скажет: классно оттопырился, всего аж перетряхнуло.

Ночь за ночью Гена ворочался в койке. Сон болтался где-то по своим делам, к Петрову заглядывать отказывался. Зато память не дремала. Теребила и пинала уставший мозг, гоняла по нему мысли, те роились осами, жалили безжалостно. Сон, все же вспомнив о своих обязанностях, возвращался под утро, принимался за работу: накрывал, успокаивал. Прогонял мысли, но оставлял воспоминания.

Дрима, столица Дионы: они с Ксенией, именно с Ксенией, а не каким-то там бесполым симбиотом, сидят за столиком в кафе на набережной. Столиков полно, и за каждым люди, разговаривают, смеются, чужие реплики и смех звенят в ушах. Сидеть вот так: среди толпы оставаясь вдвоем – счастье.

Крохотная туркапсула на островке: утренние купания, рука Ксении у него на плече: «Мне ни разу не удалось обогнать тебя. Где ты научился так плавать?» Улыбка, лучезарная изумрудность глаз – они светятся любовью. Утонуть в ее взгляде – счастье.

Только что мертвая, она, шевельнувшись, поднимается на четвереньки. Острый угол окровавленного стекла выскальзывает из спины. Он падает рядом, ловит ее еще потусторонний мутный взгляд. Видеть в нем узнавание – счастье.

Потом за стенами просыпается лес, птичьим гомоном гонит сон прочь. Тот уходит, унося счастье с собой.