Олег Лукьянов - Человек из пробирки (сборник)

— Прошу прощения! А как же прикажете их выражать, чтобы быть понятным? Как вы сами разговариваете с детьми, с вашим собственным внучонком. Он ведь и не подозревает, какая уйма мозгов у его доброго дедушки, и принимает вас за равного.

— Но в таком случае вам все-таки придется объяснить, какие причины могут заставить могущественный разум снизойти до примитивного Гомо сапиенс? Я, например, обдумывая вчера этот вариант, так и не смог найти убедительной причины.

— Так и не смогли?

— Так и не смог.

— И по-прежнему убеждены, что являетесь жертвой мистификации?

— Не знаю, жертвой чего я стал: мистификации, эксперимента или чего-нибудь еще. Знаю только одно — есть принципы, которые нельзя нарушать ни при каких обстоятельствах, иначе можно залезть в болото, из которого потом не выберешься…

В разговоре наступила продолжительная пауза.

— Ну, хорошо, — сказал актер, как будто даже довольный упорством профессора. — Мы еще доберемся до причины, а пока ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос. Как вы оцениваете вчерашний трюк с папкой?

— О, блестящий трюк! — оживился профессор. Ему было приятно похвалить наконец оппонента. — Нечто подобное я в свое время видел в Индии на выступлении одного знаменитого йога. Я в общих чертах сразу догадался, на что вы намекаете. Теперь вы сами подтвердили мою догадку. Вы хотели показать, что владеете более чем тремя измерениями и мы — трехмерные примитивы — все равно что картинка, нарисованная на бумаге. Я поднимаю соринку и переношу ее в другое место плоскости. Как будто просто? Но только для меня. А нарисованный человечек потрясен до глубины души. Как же так? Исчезает в никуда и появляется ниоткуда! Аналогичный намек заложен и в манипуляциях с мозгами. Все это, несомненно, действует на воображение, и я, пожалуй, готов признать, что вы — гений, но в качестве аргумента в таком серьезном разговоре, как наш, простите, не годится. Грош мне была бы цена как исследователю, если бы каждый раз, сталкиваясь с неизвестным, я бы искал ему фантастическое объяснение, игнорируя голос рассудка. Можете считать меня упрямым ослом, но я не могу думать иначе…

Профессор замолчал, вполне как будто удовлетворенный своей позицией. Он, если бы даже сам захотел, не мог бы заставить себя думать иначе. Действительно, есть принципы, которые нельзя нарушать безнаказанно, и тут Анатолий Николаевич был непоколебим.

— Надо, однако, что-то делать, а? — стронул актер с места зашедший в тупик спор. — Как-то довести дело до конца. Либо да, либо нет. Может быть, у вас есть какие-нибудь идеи?

И опять, как в начале вчерашнего разговора, в его тоне профессору почудился намек, подсказка (Анатолий Николаевич усилием воли подавил неприятное чувство), и вслед за тем из глубин сознания с пугающей неожиданностью выплыла простая и ясная мысль, как можно точно и наверняка разоблачить этого гениального мистификатора. Разоблачить сейчас же, не прибегая к сложным тестам, экспериментам, помощи свидетелей и прочим громоздким приемам. Он же сам отрезал себе путь, назвавшись сверхразумным существом!

Анатолий Николаевич выдернул из пластмассового стаканчика салфетный треугольник, взял услужливо предложенную актером ручку и сделал аккуратный рисунок: колодец и две перекрещенные жерди, идущие от углов дна к стенкам.

— Вот. Определите диаметр колодца, если длина жердей — тридцать один и пятьдесят с половиной, а высота их точки пересечения над дном колодца девятнадцать.

— Задача египетских жрецов, — с неприятно задевшим профессора удовлетворением сказал актер, принимая салфетку, — сводится к алгебраическому уравнению четвертой степени.

Он положил листок перед собой, взял у профессора ручку и принялся записывать.

Профессор с недоверием и одновременно с некоторым беспокойством следил за тридцатикопеечной ручкой, уверенно двигавшейся по бумаге. Что он делает? Не пытается же в самом деле решать? Да тут во всем ресторане салфеток не хватит!

— Сорок знаков достаточно? — спокойно спросил актер.

У профессора язык не повернулся сказать «да»: так дико прозвучал теперь этот вполне обычный в иной ситуации вопрос. Он взял протянутый лоскут и увидел длинный ряд цифр, написанных под рисунком мелким каллиграфическим почерком.

— Очень хорошо, — сказал он после короткой паузы. — Очень хорошо. Теперь посидите немного, мне нужно сходить позвонить.

Он хотел было встать, но актер жестом остановил его.