Валерий Сабитов - Цитадель

«Если бы не позиция Ирвина, я наверняка взялся бы за поиск тех людей, с кем он пробыл до появления у Крониных, — подумал Барт, — Слишком в нём много необычного». И сказал, только чтобы снять вдруг возникшее в нём подозрение о намеренном сокрытии Лераном памяти прошлого:

— Море сегодня особенное. Как светится вода у прибрежных камней…

— Пена прибоя, — тихо сказал Леран, — Природное явление. Учёные открыли, что фосфоресцируют инфузории-ночесветки, — он повернулся к окну и добавил: — Сейчас пройдёт корабль или даже маленькая лодка, и мы увидим, как образуется светящийся шлейф. Красиво, хоть и просто инфузории.

— Если разберёшься, любая загадка проста. Я вспомнил, европейцы это природное явление называют дыханием моря.

— Дыхание моря… Я согласен, хоть и не связан с Европой. Мои предки жили у Великих озёр и берегов рек. Интересно, на озёрах есть такое? А море, по-моему, живое. Потому и дыхание.

— Мы с тобой поэтами станем в новой квартире, — улыбнулся Барт, — Тут чувствуется какой-то резонанс, — мысль мелькнёт, и не исчезает, а усиливается…

— Это потому, что мы думаем одинаково. И об одном и том же.

— Об одном?

— Я вижу по твоим глазам, Барт. У всех они, почти у всех, пустые, как у кошек. А у тебя всегда вопрос виден.

— Какой же вопрос? — даже похолодел Эриксон на миг от предположения, что Леран способен заглянуть внутрь его головы.

— Всегда один. Зачем человек на Земле, что с ним будет, если так дальше пойдёт. Что будет со мной, с Ледой, с тобой…

«Однако! — воскликнул про себя Эриксон, — А ведь точно! Нет у меня уверенности в том, что завтра наступит. А если наступит, в том, что будет не хуже сегодня. Юный мудрец учится читать людей по их лицам. То ли ещё будет! Хорошо бы ограничиться одними разочарованиями…»

— Я не философ, Леран. И не священник. Ни на один серьёзный вопрос я не знаю ответа. Моя жизнь, — то светлая полоса, то чёрная. Проходит чёрная, — и я чувствую себя почти счастливым. И думаю: смысл жизни — в отсутствии несчастий.

— А когда кончается светлая полоса, то идёшь в бар, напиваешься и ищешь женщину? — спросил Леран, смотря на него со спокойным ожиданием.

Барт потерял дар речи. Он не знал, что ответить. То ли наивность, то ли жестокость звучала в вопросе Лерана. Впрочем, и то и другое часто неотличимы. Не желая зла, по неведению, можно причинить ближнему столько горя… Неужели Леран ещё не научился видеть силу слов, не замечает граней между добрыми и злыми последствиями своих слов и поступков?

Тут Леран сам заметил бестактность своего замечания и сказал тихо, чуть не шёпотом:

— Прости, Барт. Я не подумал и обидел тебя. Сказанное не связано с моими чувствами. Со мной бывает, я иногда поступаю как компьютер. Самому становится страшно: боюсь, так и не стану настоящим человеком. Таким как ты, как Эрнест или Майкл. Возможно, это потому, что детская память всё ещё не восстановилась. Я совсем не помню Великих озёр. А прожил там почти четырнадцать лет.

— Леран, — Барт понял, что должен попытаться объяснить себя, — Один считавший себя умнее других человек сказал, что людьми руководит принцип удовольствия. Ты знаком с ним, его звали Фрейд. И какое удовольствие он находил в таких открытиях? Бар, выпивка, женщины… Это такие удовольствия, в которых очень быстро разочаровываешься. Трезвость, целомудренность, — вид на медаль с другой стороны. Особой разницы не вижу. Эйфория здоровья или эйфория опьянения, — всё обман! Кто что предпочтёт — вот в чём проблема. А конец один для всех.

— А разве нельзя как-то сочетать эти две стороны?

— Нет. Не получится. Можно чередовать во времени, раскачиваясь как маятник… Всё равно скатишься в бездну.

— А религия, Барт? Вера? Она ведь даёт ответ на эти вопросы. Стоит ли заниматься религией?

— Заниматься религией как наукой нельзя, Леран. Но заниматься религией надо, тут ты прав. Если бы не религия, человечество сожрало бы себя до края. В этом я убеждён на сто процентов.

— А если соединить, Барт? Религию и науку? Разве никто не пробовал?

— Некоторые пытались. Не знаю, что у них… А я… Я слишком слаб для такой попытки. У меня не выйдет. Ты, — другое дело. У Лерана Кронина всё ещё впереди.

— Барт, Леран Кронин больше всего боится наркотика. В любом виде. И спиртное, и любовь, — они тоже наркотики. И полное отречение от мира, — тоже. Самый лучший наркотик для людей — творчество. Но для него нужен талант, дающийся очень немногим.

Эриксон со стороны, не вмешиваясь, наблюдал за первой самостоятельной работой Лерана.