Макс Мах - Ее превосходительство адмирал Браге [СИ]

Пока сибаритствовала, к газетам и почте не прикасалась, думала о своем, "о девичьем", и мысли эти то и дело соскальзывали на одну крайне неприятную для нее тему - на торжественное заседание в Адмиралтействе, назначенное на пять часов вечера, и на запланированное продолжение банкета , с фуршетом, музыкой и славословиями. Лизе этот праздник был ни к чему. Лишнее напоминание о бренности всего сущего и скоротечности жизни. Однако и отказаться нельзя. Девяносто лет адмиралу Браге-Рощиной - это вам не фунт изюма. Флот в своей почти нервной ажитации скорее уж похоронит ее с помпой, - и, разумеется, из лучших побуждений, - чем согласится на отмену заявленных торжеств. Так что придется надевать мундир с иконостасом и переться под софиты. Но все это позже, а пока...

- Анна Николаевна, голубушка, - попросила Лиза, пересаживаясь в кресло у журнального столика, - сварите мне, пожалуйста, еще одну чашечку кофе. В качестве исключения, что скажете?

- Коньяка налить? - улыбнулась женщина, понимавшая, верно, что творится в душе у старого адмирала. - В качестве исключения.

- Да, - благодарно кивнула Лиза. - Я тогда, с вашего позволения, Анна Николаевна, и сигарету внеплановую выкурю.

- Ни в чем себе не отказывайте, Елизавета Аркадиевна, - еще раз улыбнулась женщина. - Кофе будет через пять минут.

"Вот же жизнь!" - грустно усмехнулась Лиза, рассматривая свое "сегодня" из глубины своего прошлого.

И в самом деле, жизнь у нее сложилась причудливо, но, в целом, грех жаловаться, - только конец подкачал, но это, впрочем, как у всех. Все люди смертны, а некоторые, как, например, сама Лиза, смертны неоднократно. Была она когда-то молодой, и сразу в двух лицах. Потом умерла. Затем воскресла, и, став кем-то другим, - самой собой, если иметь в виду ее нынешнюю, - прожила яркую насыщенную событиями и прочим всем жизнь. По-первости, чудила. Не без этого. Тогда было много секса и алкоголя, и даже наркотой, - был грех, - забавлялась, что при ее прошедшем колдовской апгрейд организме ни разу не проблема, не то, что у других людей. Гордится нечем, но из песни слов не выкинешь. Правда, и жила на всю катушку: Африка, Лемурия, две войны... Рисковала, воевала, дралась не на жизнь, а насмерть...

Потом все-таки остепенилась. Но это уже после Техасско-Мексиканской кампании. Вышла замуж и родила полковнику Рощину двух сыновей. Однако в домашнюю клушу не превратилась. Избралась в Сенат, и пошло-поехало, но гулять, что характерно, перестала, как, впрочем, и пить. Выпивала, естественно, как продолжает делать это и сейчас, но, зная меру, и Рощину ни разу не изменила ни до его смерти, ни после. А ей, к слову, было тогда всего лишь семьдесят три, что при ее здоровье, то же самое, что у других - пятьдесят. Но нет. Не нашла необходимым, хотя кто б ее первого лорда адмиралтейства в чем упрекнул. Не посмели бы! Однако к тому времени она твердо знала, что, если любишь, все остальное побоку. Да и не главное. Без водки и блуда ее жизнь все равно была такой, что, с одной стороны, расскажешь кому, слюной от завести изойдут, а с другой - и упрекнуть себя не в чем. Работала на благо родины, служила ей, сражалась за нее. А теперь что? Финита ля комедия?

Девяносто лет - это даже при ее двужильном организме глубокая старость. Да и чего уж там - "износ механизмов" налицо. Участились болевые приступы и обнаруживалась, временами, некая непрошенная слабость в членах. Пришли болезни. Лет пятьдесят ничем не болела, не считая последствий давних уже ранений, а тут сразу вдруг: ни одно, так другое.

"То понос, то золотуха, - грустно усмехнулась в душе, вспомнив недавнее воспаление легких, воспоследовавшее за обычной, на первый взгляд, простудой. - Да уж, старость - не радость".

И еще одно, но принципиально важное обстоятельство. У разных людей по-разному, разумеется, но Лизу буквально убивало возникшее однажды и не желавшее покидать ее чувство одиночества. Муж умер, как и большинство старых друзей, а те, кто еще жив, и сами превратились в немощных стариков и старух. Дети давным-давно выросли. У них своя жизнь, свои взрослые дети, приходящиеся ей внуками. Да у нее и правнуки уже есть, - так что, есть чем гордится, - но, с другой стороны, она в их жизни, так уж вышло, занимает слишком мало места.

Не то, чтобы они ее не любили, любят. Ее все, вроде бы, любят, даже дети и внуки приравненных к близкой родне Виктора и Варвары, но ни у кого из них нет на нее времени. Варвара, вернув себе по завещанию отца фамилию Кокорева, возглавила, оттеснив братьев, всю их промышленную империю, а адмирал Якунов-Загородский и сам уже лорд Адмиралтейства. Этим двоим и без Лизы дел хватает. А вот она-то как раз и осталась не удел. Засела сычом в своей Кобоне - внутри оставленного людьми музея, - и строчит мемуары и монографии о применении Флота в бою. Но и это уже надоело: сколько можно писать? Но что ей еще остается? Гулять по лесным тропинкам, смотреть всякую фигню по дальновидению, читать... Еще она изредка посещала театры и концерты. Одевалась в штатское, - хотя ее обычно все равно узнавали, - и сидела в ложе, не желая выходить в фойе, где пришлось бы общаться с чужими и, по большому счету, совершенно неинтересными ей людьми.