Жан д'Эм - Красные боги

– Ни с места! – в ужасе закричал священник и резким движением оттолкнул Люрсака назад.

– Что такое? Опасность?

– Исследовать лес – предприятие бесцельное. Опасность не там, где вы ожидаете. Эти скоты слишком хитры, чтобы атаковать нас в лоб. Так что кругом пока безопасно, нападения на нас сейчас не совершат. Но посмотрите вниз.

Пьер взглянул под ноги. На тропинке перед ним не было ничего, кроме грязи, сухих листьев и травы.

– По-моему, тут ничего нет.

– Так же думал когда-то и я. За это я дорого заплатил.

Сняв с ноги грубый туземный башмак, он обнажил ногу и показал громадный багровый рубец, идущий до щиколотки.

– По счастью, я отделался только этой царапиной. Еще несколько сантиметров, и было бы затронуто сухожилие, а я остался бы на всю жизнь хромым. И только счастливой случайностью я могу объяснить то, что они не отравили тогда оружия. Одним словом, здесь жизнь наша зависит от случая больше, чем где бы то ни было.

Разговаривая, он осторожно ворошил палкой покрывающие тропинку сухие листья. Под ними оказались воткнутые в землю шипы и стрелы с гранеными остриями, покрасневшими от пропитавшего их яда.

– Напоретесь ли вы сильно или только чуть-чуть оцарапаете ногу, результат один: через несколько минут жар, общая слабость, потом сумасшедшая боль и через час – конец. Лекарств не существует.

Концом палки он старательно закрыл смертоносные стрелки.

– А перед нами лес, с которого и начинается «Страна Мертвых». Чтобы попасть как можно быстрее к последней стоянке Редецкого, нам нужно будет пробираться через нее. Подождем немного. Если не получим благоприятных сведений, организуем экспедиционный отряд.

Темнота вокруг них сгущалась, становясь совсем зловещей и угрожающей. Линии Пу-Каса начали теряться во тьме, и молчание ночи только изредка нарушалось хриплым воем собак-волков.

Жизнь Люрсака и Ванды понемногу входила в колею.

Время до обеда они обычно проводили в миссии отца Равена, дававшего им уроки туземного языка «бангар». Примитивный, с ограниченным запасом слов язык давался довольно легко, и вскоре они могли, хотя еще и не без затруднений, объясняться с паствой миссионера. Послеобеденные часы посвящались прогулкам верхом, во время которых они знакомились с окрестностями поста, нередко пробираясь к деревушке, но никогда не рискуя углубляться в лес. По вечерам болтали, расположившись на веранде и слушая монотонные песни солдат-линхов, сопровождаемые аккомпанементом своеобразного инструмента, похожего на флейту.

Время, проводимое вместе, сближало их, и с уст Люрсака уже не раз готовы были сорваться слова признания.

Они совершали свою обычную послеобеденную прогулку. Пони с трудом пробирались по узкой тропинке, кое-где загроможденной упавшими стволами. Ветви гигантских деревьев, переплетаясь вверху, образовывали подобие готического свода, сквозь который тускло пробивался солнечный свет.

Ванда по пути собирала орхидеи, качающиеся на опутавших лес лианах.

– На первой лужайке мы остановимся. Я устала.

Пьер, поглощенный своими размышлениями, не отвечал.

– Вы слышите, Пьер? Я устала.

Он очнулся и приблизился к ней.

– Да, да. Мы сделаем привал, как только вы захотите.

– Сегодня вы не очень любезны. Вы, вероятно, плохо спали?

– Вы правы. Я совсем не сомкнул глаз ночью.

И его опять охватили мучительные ночные мысли. Он думал о Ванде. Любит ли она его? Неизвестность казалась невыносимой.

Ванда, выбравшись с тропинки на лужайку, соскочила с седла и, весело смеясь, положила возле себя несколько грубо обтесанных камней.

– Слабая пожива, – сказала она. – Отцу Равену не с чем будет поздравить нас на этот раз.

Пьер остановился подле нее.

– Да, – ответил он, – с тех пор, как отец Равен показал нам свои доисторические коллекции, вы, кажется, больше ничем на свете не интересуетесь.

Она засмеялась.

– Неудивительно. Его рассказ о первобытном человеке был лучшей из его проповедей, и он обратил меня в свою веру так же, как обращает язычников в христианство. Два месяца тому назад я не имела представления об антропологии и археологии, едва ли помнила об их существовании, а теперь уже начинаю грезить по ночам о топорах, наконечниках для стрел, скелетах. С каким увлечением говорит Равен о первобытном человеке, какие слова находит для его восхваления! Я как-то осмелилась сказать, что первобытный человек, наверное, был гадок до отвращения. Если бы видели его негодование. «Как! – кричал он. – Человек четвертичного периода гадок? Кто вам сказал такую глупость? Дик, свиреп, громоздок – это все может быть, но только не гадок. Первобытный человек был силен, здоров, с колоссальными мышцами, со стальным скелетом. Он был частью природы, а природа не может быть гадкой».