Песах Амнуэль - Смещение

«Может, там все-таки есть пара человеческих слов. Может, Дик невнимательно смотрел. Для него формулы — как заклинания черных магов. Он их боится. Перелистал страницы и не обратил внимания на несколько фраз, затерявшихся среди математических знаков. А я их увижу. Непременно».

Почему-то он был в этом уверен.

В конце июля было жарче, чем в июне, когда Марк улетал на гастроли. Естественно, сказал он себе, раскладывая по ящикам, развешивая на вешалках и выбрасывая в корзину с грязным бельем многочисленные рубашки, майки, джинсы — всю одежду, которую возил с собой и надел, скорее всего, только раз, а что-то ни разу. Естественно, подумал он, лето жаркое всегда — во всяком случае, там, где он жил в юности и в зрелые годы. А сейчас он почувствовал себя старым, хотя какая это старость — семьдесят будет только в будущем году. Семьдесят! Рэй Коннифф ушел в восемьдесят шесть, Азнавур — в девяносто четыре, Грэм Джексон и сейчас поет — в свои восемьдесят два. Марк чувствовал себя лучше, чем в пятьдесят, — просто потому, что за прошедшие двадцать лет появились атродин, мескотам и множество других препаратов.

Марк бросил в корзину последнюю рубашку и заставил себя думать о другом. Было о чем — всегда было о чем подумать, чтобы не вспоминать, как он отвозил Луизу в больницу.

Стоп. Так что там в этих формулах? Заехать к Кодинари завтра с утра или попросить адвоката приехать сюда, на Джеральд-стрит?

Пожалуй…

— Офис доктора Кодинари, — сказал он в телефон и услышал в ответ пьеску собственного сочинения, написанную в двадцать три года, легкую и приятную на слух. «Сегодня день особый, сегодня мы вдвоем…» Вдвоем, да. С Кэтти. Луизу он тогда еще не знал, а с Кэтти было… хм… тогда он считал, что было хорошо, как потом с Маргарет, но все происходило до Луизы и того случая на репетиции, когда он забыл слова во втором куплете, и девушка, стоявшая у сцены (как она попала в зал?), подсказала ему…

— Добрый вечер, Марк, — произнес обволакивающий голос адвоката. — Я ждал вашего звонка.

— Добрый день, Дик. — Марк не хотел, чтобы в голосе чувствовалась усталость. Голос звучал бодро — во всяком случае, Марку так казалось — точнее хотелось, чтобы было именно так.

— Вы в порядке? — спросил Кодинари, и Марк понял, что скрывай-не скрывай, а все равно… И нечего играть.

— Да… — протянул он. — Если не считать, что я одновременно хочу спать и проснуться. И еще…

Он не хотел говорить, само сказалось:

— Наверно, это была моя последняя гастроль, Дик. То есть не наверно, а точно — последняя.

— Марк, вы это говорите в четвертый раз — вам назвать даты? — Голос у адвоката стал сухим, как марсианский реголит. — Отдохните, смена часовых поясов, конечно, штука тяжелая в вашем возрасте, но… Господи! — неожиданно воскликнул он. — Какие ваши годы? О чем вы?

— Поговорим об этом потом, — с готовностью согласился Марк. — Я бы хотел взглянуть на бумаги. Там действительно нет ни одного слова, только формулы?

— Есть, — хмыкнул Кодинари. — Но они так скрыты в лесу математических значков, что углядеть их с первого раза невозможно. Правда, это не те слова, каких вы ждали.

Ждал? Он не ждал никаких слов. От отца? Нет, конечно. Он вообще ничего не ждал. Полвека спустя?

— Что за слова?

— Ах… «Из формулы четыре следует, что…», «если здесь использовать приближение Лагранжа, то…».

Приближение Лагранжа. Знакомые слова. Отец, говорят, изобрел этот метод расчета, когда жил с мамой и маленькой Лиз в копенгагенском отеле «Бетчелор». Встреча с Бором закончилась полным фиаско, Старик слушал молодого выскочку, но не слышал. Или слышал, но не воспринимал. Говорят, отец впал в депрессию, мама его утешала — своеобразно, да! — мол, неважно все это, в жизни главное любовь, а мы любим друг друга, и что для нас значит мнение этого динозавра… великого, пусть великого, но… Марк хорошо представлял, что ответил отец. Ничего. Он всегда отвечал молчанием на попытки мамы поговорить о делах домашних, понятных и необходимых. Говорят, тогда, в гостинице, отец придумал новый способ вычислений — использование множителей Лагранжа («знал бы я, что это такое!»).

— Дик, вы могли бы приехать ко мне часов в десять? Завтра? Раньше я не проснусь, а в полдень у меня… не помню что, надо посмотреть. Намечено было еще до отъезда… Да! Интервью у Энди Коплера.

— У самого Коплера! — воскликнул Кодинари. — И вы мне это говорите только сейчас! Ну, знаете, Марк!

— Да ладно, Дик. Лет двадцать назад я бы не забыл. А теперь как-то все равно.