Исай Лукодьянов - Экипаж «Меконга»

— Довольно! — крикнул Бенедиктов.

— Я требую, наконец! — сказала она решительно. — Слышишь? Я возьму тебя в руки, если у тебя самого не хватает воли. А про этого толстомордого я сообщу в милицию, так и знай!

Бенедиктов стал подниматься с постели. Рита кинулась к нему, он оттолкнул ее. Молча оделся, молча пошел к двери — страшный, лохматый, неприкаянный. Дверь хлопнула так, что посыпалась штукатурка.

Рита долго стояла, прижав ладони к щекам. Не плакала, нет. Но что-то в ней надломилось.

Анатолий Петрович не вернулся. А через день пришел Вова с запиской за его вещами. Рита подняла с рычага телефонную трубку.

— В милицию? — усмехнулся Вова. — Не советую, Маргарита Павловна. Я «лекарство» не для себя — для него доставал, по его сильным просьбам. Неприятность ему сделаете.

Он был прав. Рита молча сложила в чемодан вещи мужа. Вова забрал из кабинета кое-какие приборы. Уходя, буркнул, что Анатолий Петрович живет теперь у Опрятина.

Она попробовала увидеться с мужем, звонила в институт — безуспешно. Бенедиктов не подходил к телефону.

Когда Бенедиктов сказал Опрятину, что ушел из дому, Николай Илларионович поморщился: беспокойного человека послала ему судьба в напарники.

— Что же с вами делать, — сказал он. — Живите пока у меня, места хватит. Ради ее величества науки я готов мириться даже с вашим скверным характером.

— Жить у вас? — Бенедиктов намеревался поселиться в гостинице, но теперь он подумал, что в самом деле у Опрятина будет удобнее. В гостинице не очень-то расположишься с приборами… — Хорошо, — ответил он хмуро. — Пошлите Бугрова за моими вещами.

И Бенедиктов поселился во второй комнате холостяцкой квартиры Опрятина. В комнате были ковры, кресла, в углах стояли две горки с фарфоровыми статуэтками.

— Коллекционируете? — усмехнулся Бенедиктов.

— Моя слабость, — коротко ответил Опрятин. — Как ваш нарыв?

— Лучше.

— Очень рад.

Они сидели в креслах за низеньким столиком.

— Вы что же, насовсем ушли из дому? — спросил Опрятин, наливая в рюмки коньяк.

Бенедиктов не ответил. Молча выпил, отвернулся.

— Анатолий Петрович, — мягко сказал Опрятин, — нам нужно форсировать работу на острове.

— Меня подгонять не нужно.

— Знаю. И тем не менее — придется ускорить темпы. Мне стало известно, что Привалов и его оруженосцы ведут работу в том же направлении, что и мы. Они собрали какую-то установку и получили обнадеживающие результаты.

— Откуда вы знаете?

— Неважно. Допустим, от Бугрова. Могу добавить, что они связались через Багбанлы с Академией наук. Консультируются с московскими учеными. Вас это радует?

Бенедиктов не ответил.

— Надеюсь, — продолжал Опрятин, — вам не понравится, когда не ваша, а чужая грудь первой коснется ленточки: финиша?

Нет, Бенедиктову совсем не улыбалась такая перспектива. Столько мучений, столько жертв — и ради чего? Чтобы уступить первенство? Чтобы очутиться в жалкой роли того чудака, который не так давно своим умом дошел до дифференциального исчисления?…

— Завтра еду на остров. — Он пристукнул ладонью по столу. — Буду форсировать. Но учтите: если мы соберем установку, а ножа к этому времени не достанем, мы сядем на мель.

— Нож будет, — спокойно сказал Опрятин. — И не только нож, но и кое-что другое. Может быть, более важное. В январе я еду в Москву. И Бугрова возьму с собой.

— А кто будет возить меня на остров?

— Любой институтский моторист. В лабораторию, разумеется, его не пускайте. О деталях поговорим перед отъездом.

Одна в пустой квартире…

Днем еще ничего: школа, уроки, разговоры в учительской — все это отвлекает. Но по вечерам Рита не находит себе места. Сядет с книгой в любимой позе, в уголке дивана, — книга падает из рук. Ничто не мило. Позвонить к кому-нибудь, пойти в гости? Нет. Не хочется.

Брошенная жена…

В телефонной книге разыскала номер Опрятина. Достаточно пять раз покрутить диск — и услышать его голос… Сказать ему: «Толя, приходи, прости, не могу одна…»

Нет. За что просить прощения? Ни в чем она не провинилась. Он пусть просит.

Но грызет и грызет одна мысль: не доглядела, не остановила вовремя, значит — виновата…

Подруга прислала письмо из Москвы, зовет к себе на каникулы. «Проветришься, по театрам походишь…» Может, в самом деле поехать в Москву?… А вдруг он вернется? Нет, нельзя уезжать.

Рита вздрагивает от неожиданного звонка. Бежит открывать. Сумасшедше колотится сердце.

Входит Опрятин. Вежливо здоровается, улыбается. Она молча стоит у двери, губы ее дрожат.