Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

Да и сам Старый Гао характер имел мрачный и злой, совсем как его пчелы. Когда-то у него и жена была, но умерла родами. Сынишка, убивший ее, прожил неделю, а потом и сам отправился на тот свет. Некому будет устроить погребальные обряды для Старого Гао, никто не станет убирать его могилу по праздникам, не оставит на ней подношений. И помрет он, никому не нужный, непрощенный и незамеченный – совсем как его пчелы.

Поздней весной, когда дороги расчистились, из-за гор пришел старый белый путник с громадным коричневым мешком, притороченным за плечами. Однако вести о нем добрались до Старого Гао первыми.

– Объявился тут один варвар, пчелами интересуется, – сказал ему двоюродный брат, который с той стороны долины.

Гао на это ничего не ответил. К брату он зашел купить ведро бросовых сот – поврежденных, вскрытых, которые все равно скоро испортятся. Покупал он их задешево, на корм собственным пчелам, а если и перепродавал потом у себя в деревне, так кому какое до этого дело? Кто успел, тот и съел. А пока они вдвоем сидели в кузеновом сарае на склоне холма и пили чай. С поздней весны, когда начинал течь первый мед, и до первых морозов кузен переселялся из своего деревенского дома сюда, повыше да поближе к своим пчелам, чтобы никакой вор до них не добрался. Супруга его и дети таскали медовые соты и фляги белоснежного меда вниз, к подножию холма, на продажу.

Старый Гао воров не боялся. Блестящие черные пчелы с его пасеки сами разберутся со всяким, кто рискнет потревожить их покой. Поэтому и ночевал преспокойно в деревне, пока не приходила пора собирать мед.

– Я послал его к тебе, – сообщил кузен Гао. – Ответь на его вопросы, покажи ему пчел, и он даст тебе денег.

– Он на нашем языке-то говорит?

– Диалект у него прежуткий. Утверждает, что учил его у матросов, а они в основном из Гуанчжоу. Но схватывает он быстро, даром что старый.

Гао хмыкнул, матросы его не интересовали. День уже близился к полудню, а ему еще цельных четыре часа брести через всю долину до своей деревни, и это по дневной-то жаре. Чашку свою он допил. Чай у кузена всегда водился лучше, чем Гао мог себе позволить.

До своей пасеки он добрался затемно и большую часть добычи пустил на самые слабые ульи. Всего их у него было одиннадцать. А у кузена – больше сотни! Пока заливал мед, его успели два раза ужалить – в тыл руки и в загривок. За всю жизнь Гао жалили раз, наверное, с тысячу. Укусы других пчел он едва замечал, но те, что от его собственных, норовистых, вороных, болели на удивление долго, даже когда спадали опухоль и краснота.

На следующий день к деревенскому дому Старого Гао прибежал мальчишка – сказать, что его кто-то спрашивает (а собой этот кто-то – настоящий заграничный великан). Старый Гао в ответ неодобрительно крякнул и двинулся через всю деревню неспешным черепашьим шагом, так что скакавший впереди малец скоро пропал из виду. Чужака Гао нашел на крыльце у вдовы Чжан, с чашкой чаю в руках. Пятьдесят лет назад Гао знавал мать вдовы Чжан, она водила дружбу с его женой. Теперь-то она давно умерла. Вряд ли кто-то из знакомых жены еще остался в живых. Вдова Чжан налила Гао чаю и представила престарелому путнику. Тот как раз снял заплечный мешок и расположился у столика.

Они пригубили чай.

– Не покажете ли мне ваших пчел? – попросил незнакомец.

Смерть Майкрофта означала конец Империи. Вряд ли это понимал кто-то еще, кроме нас двоих. Он лежал в этой бледной комнате, укрытый только тонкой белой простыней, словно уже превращался в призрак, каким его обычно представляли себе другие. Для довершения образа в простыне не хватало только дырок для глаз.

Я думал, болезнь сгложет его, но нет, Майкрофт был толще, чем когда-либо; пальцы у него распухли в белые, лоснящиеся от жира сосиски.

– Доброго вечера, Майкрофт, – сказал ему я. – Доктор Хопкинс говорит, тебе осталось жить две недели. Он предупредил, чтобы я ни в коем случае не сообщал тебе об этом.

– Твой доктор – болван, – отозвался Майкрофт, перемежая слова долгими хриплыми вздохами. – Я и до пятницы не протяну.

– До субботы, в крайнем случае, – заметил я.

– Ты всегда был оптимистом. Нет, вечер четверга, а потом от меня останется только задачка по геометрии для Хопкинса и гробовщиков из «Снигсби и Малтерсона»: как извлечь мое тело из этой комнаты и из дома в целом. Та еще задачка, скажу я тебе, учитывая, какие тут узкие двери и коридоры.