Нил Гейман - Лучшие рассказы [litres]

– Мой бумажник. – Вернулся к моей машине, открыл дверцу с пассажирской стороны, заглянул. Я включил свет в салоне. Антрополог похлопал рукой по пустому сиденью. – Мой бумажник, – жалобно, обиженно повторил он.

– В мотеле он у вас был, – сказал я. – Вы его держали в руках. Когда разговаривали с портье.

– Черт возьми. Распроклятый черт его возьми.

– Что там у вас? – крикнул водитель эвакуатора. – Все в порядке?

– Вот что мы сделаем, – лихорадочно сказал антрополог. – Вы вернетесь в мотель. Я, должно быть, оставил бумажник на стойке. Вы заберете его, привезете сюда. А я пока заболтаю водителя. Пять минут. Это займет пять минут. – Он, наверное, заметил, какое я сделал лицо. И добавил: – Люди не просто так появляются в нашей жизни. У всего есть причина.

Я пожал плечами, я злился: меня затянуло в чужую историю.

Антрополог захлопнул дверцу и показал мне большой палец.

Лучше бы я слинял, бросил его, но было поздно: я уже ехал в мотель. Портье отдал мне бумажник – сказал, что заметил его на стойке через пару секунд после того, как мы уехали.

Я заглянул в бумажник. Все кредитные карточки были на имя Джексона Эндертона.

Дорога обратно заняла полчаса – пришлось слегка поплутать, и когда я добрался до места, уже совсем рассвело. Эвакуатор уехал. У «Хонды» было разбито заднее стекло. Водительская дверца распахнута настежь. Может, это другая машина, подумал я, может, я не туда приехал; но в подсыхающей луже валялись окурки водительских сигарет, и в канаве неподалеку обнаружился раззявленный портфель – пустой, рядом валялся картонный конверт, а в конверте лежали пятнадцать машинописных страниц, квитанция с чеком на предоплату номера в новоорлеанском «Мариотте», зарезервированного на имя Джексона Эндертона, и упаковка презервативов – три штуки – с ребристой поверхностью для пущего удовольствия.

На первом листе распечатки стоял эпиграф:

«Вот что рассказывают о зомби: это тела без души. Живые мертвецы. Когда-то все они умерли, но потом их призвали обратно к жизни. Хёрстон. “Сказки будешь рассказывать моей лошади”».

Я взял конверт, а портфель брать не стал. Я поехал на юг под перламутровым небом.

Люди не просто так появляются в нашей жизни. Очень правильное замечание.

Я никак не мог найти радиостанцию, у которой не сбивался бы сигнал. В конце концов я нажал кнопку сканирования каналов да так и оставил: слушал, как сигнал скачет с канала на канал, мечется от госпелов к популярному старью, от библейских чтений к обсуждению сексуальных проблем или кантри – секунды три на каждую станцию, а в промежутках долгий белый шум.

Лазарь был мертв. Лазарь был мертв, тут, как говорится, без вариантов, но Иисус воскресил его, дабы все мы узрели… я говорю, дабы все мы узрели…

В позе, которую я называю «китайский дракон». Это вообще можно говорить в эфире? А когда ты… ну, это… кончаешь девчонке в рот, легонько ударь ее по затылку, и все потечет у нее из носа, я чуть со смеху не помер…

Если ты домой вернешься, буду ждать я в темноте, буду ждать свою красотку я с бутылкой и с ружьем…

Иисус говорит – придешь ли, придешь ли? Ибо не знаешь ни дня, ни часа, придешь ли…

Президент выступил с инициативой…

Свежесваренный утром. Для вас, для меня. Удовольствие каждый день. Потому что каждый день – свежемолотый…

И так без конца. Волны звука омывали меня, а я ехал весь день по проселкам. Все ехал и ехал.

Чем ближе к югу, тем они радушнее, люди. Заезжаешь куда-нибудь перекусить, и к еде и кофе они приносят разговоры, вопросы, кивки и улыбки.

Был вечер, я ел жареную курицу, капусту и кукурузные оладьи, а официантка мне улыбалась. Еда казалась безвкусной, но, наверное, дело не в ней, а во мне.

Я вежливо кивнул официантке, и она приняла это за просьбу подлить мне кофе. Кофе был горький – мне понравилось. Хоть какой-то вкус.

– Я смотрела на вас и думала, – сказала официантка, – что у вас, наверное, есть профессия. Можно осведомиться, чем вы занимаетесь? – Так и сказала, слово в слово.

– Разумеется, можно, – ответил я – я был словно одержим и любезно-напыщен – то ли У. К. Филдз, то ли Чокнутый Профессор (толстый, а не Джерри Льюис, хотя для моего роста у меня почти оптимальный вес). – Я, видите ли… антрополог и сейчас еду на конференцию в Новый Орлеан, где стану совещаться, консультироваться и прочим манером якшаться с коллегами, подвизающимися в той же сфере.

– Я так и думала, – сказала она. – Сразу видно. Я и подумала, что вы наверное, профессор. Или, может, стоматолог.