Джек Уильямсон - Терраформируя Терру

— По-моему, — прошептал он, — они поклоняются Луне.

Я слышал, как он про себя считал удары колокола.

— Двадцать девять. Лунный месяц.

Мостовая бесшумно несла меня вперед, пока он опять не дернул меня за руку, указав на высившуюся впереди фигуру. Гигантская статуя нестерпимо сверкала в косых утренних лучах. Прикрыв глаза ладонью, я моргнул, всмотрелся и снова моргнул.

Это был мой отец. В той же куртке, в галстуке, как на голограмме, обращавшейся ко мне из бака, с той же курительной трубкой, взмахами которой он всегда сопровождал уроки. Трубка, подумалось мне, теперь наверняка осталась просто магическим символом: семян табака Дефалько не сохранил.

Те, кто был у подножия статуи, упали на колени, целуя свои лунные амулеты. Подняв глаза, они тихо молились и встали тогда, когда мы придвинулись к новому монументу, еще выше первого. Это был сам Пепе в пилотской куртке и кепке, какие носил на Луне его клон-отец. Подняв огромную руку, он словно указывал ею на иглу с полумесяцем. Люди старались оказаться поближе к нему, целовали амулеты и молились.

— Он и не мечтал… — Пепе, тоже подняв глаза, благоговейно покачал головой. — Ему и не снилось, что он станет богом.

Следующей была Таня, великолепная в солнечном сиянии лабораторной куртки, поднимавшая перед башней огромную пробирку. За ней Арне с геологическим молотком. И наконец Дайна, самая высокая, с серебряной книгой в руках. Настоящая Дайна рядом со мной ахнула, прочитав вырезанное на металле заглавие: «Стихотворения Эмили Дикинсон».

Мостовая принесла нас на окружавшую обелиск круглую площадь с серебряной колоннадой. Замедляя ход, она наполняла площадь толпой. Еще один громовой удар, и люди замерли, подняв лица к балкону, высящемуся на грани обелиска.

На нем появился казавшийся отсюда крошечным человечек в блестящем серебряном одеянии. Он высоко воздел руки. Снова ударил колокол, отдавшись эхом от колонн. Голос человека перекрыл звон колокола. Молящиеся ответили медленным торжественным пением. Человек заговорил снова, и Пепе вцепился в мой локоть.

— Английский, — шептал он. — Выговор странный, но это точно английский.

Оратор замер, все так же воздев руки к небу. Колокол смолк, медленно затих его низкий гул. Люди вокруг падали на колени, обратив лица к полумесяцу. Мы тоже преклонили колени — все, кроме Арне. Он шагнул вперед, высоко подняв мегафон.

— Послушайте! — взревел он. — Нет, вы послушайте!

Вокруг негодующе зашикали, но он упрямо шагнул к башне.

— Мы — ваши боги. — Он подождал, пока погас отзвук среди колонн. — Мы живем на Луне. Мы вернулись!

Высокая женщина в серебряном платье, вскочив, закричала на него, взмахнув серебряным жезлом. Он замолчал и указал на Дайну и на остальных.

— Смотрите! — вопил он. — Вы должны нас узнать!

Она направила на него жезл. Он задохнулся, выронил рупор и рухнул на мостовую. Женщина перевела жезл на нас. Дайна встала, подняв свою книгу, и продекламировала из Дикинсон:

Я успел заметить, как отчаянно дрожит ее голос, увидеть сдержанный гнев на лице женщины. Жезл описал короткую дугу. Облачко тумана морозом обожгло мне щеки. Мостовая словно опрокинулась, и я, должно быть, упал.

Мне долго казалось, что я вернулся на станцию Тихо и лежу в постели в нашем лазарете. Надо мной стоял робот — терпеливый и неподвижный, как все роботы. Негромко гудел вентилятор. В теплом воздухе стоял странный свежий запах. Я лежал в полусне, пока онемевшая щека не напомнила о том, что произошло: ряд гигантских серебряных фигур, суровая женщина в серебряном одеянии, ледяной туман над кончиком ее серебряного жезла.

Я разом проснулся, хотел встать с кровати и обнаружил, что слишком слаб. Робот развернул свои линзы, наклонился и, взяв меня за запястье, стал считать пульс. Теперь я заметил отличия: его гладкое пластиковое тело было голубым, под цвет стен, хотя формой он, как и наши лунные роботы, напоминал человека.

От земной тяжести у меня кружилась голова. Робот уложил меня обратно в постель и, кажется, прислушался, когда я заговорил, но ответ его был для меня совершенно невразумительным. Когда я снова зашевелился, он помог мне пересесть на стул и привел врача-человека — худощавого смуглого мужчину с серебряным полумесяцем на опрятной белой куртке. Тот с профессиональной деловитостью послушал сердце, пощупал живот, покачал головой на мои попытки заговорить и повернулся к двери.