Константин Бояндин: Привкус Древности

Осторожно поднес чашку к губам и отхлебнул.

Горячо, но… приятно, разрази меня молния! Или этот чай становится непередаваемо гнусным, только когда остынет? Впрочем, ладно. Голова постепенно прояснялась.

Краем глаза он заметил, что гость его, по-прежнему оставаясь тенью самого себя, поднес чашку к губам.

То-то же, подумал Феддервел с удовольствием. Чай или не чай, а гадости здесь не подают. Ну… скажем так, не подают тем, кто в ней остро не нуждается.

Тут он заметил, в какую чашку налил чай гостю. В выщербленную, старенькую, с разрушающейся ручкой и, кажется, небольшой трещиной.

И себе — в изящную, тонкую, с золотыми колечками по ободку.

И тут Феддервелу стало стыдно. Впервые за много лет. В кои-то годы появился посетитель, что не одаривает его заведение снисходительным и насмешливым взглядом. А он… Короче, янтарный божественный напиток показался ему мерзкими помоями, и вся ничтожность этого утра явилась во всей былой неприглядности. Дожился, Феддервел. Шутки шутками, но такое…

Трактирщик встал, и, чувствуя во рту отвратительную горечь, сделал два шага в сторону помойного ведра (называется так скорее по традиции, ибо кто ж теперь не пользуется канализацией?) и выплеснул туда содержимое своей чашки. Одним движением.

Ему сразу полегчало.

Оглянувшись, Феддервел заметил мирно покоящийся под полотенцем заварной чайник и, повинуясь все тому же порыву, выплеснул туда же и его.

Стало совсем хорошо.

И тут Феддервел обнаружил, что посетитель наблюдает за этими его манипуляциями. Пристально, но не произнося ни звука.

Вот теперь все, услышал Феддервел вновь — ехидный, презрительный голос. Отчасти похожий на голос его отца, когда тот был в легком подпитии. Сейчас он выплеснет свою кружку тебе в морду и правильно сделает. Ну же, иди к нему, сделай хоть что-нибудь.

Феддервел сделал несколько шагов к стойке, не зная, что предпринять. Лицо его оставалось каменным. Когда слишком много эмоций хотят отразиться на лице, оно ничего не в состоянии выразить.

Тут-то и произошло второе чудо.

Гость плавно поднялся с табурета, снял свою шляпу и… низко поклонился. Как странно, подумал пораженный трактирщик. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так кланялся. Уж не актер ли это, часом?

У посетителя оказалась ухоженная бородка, глубоко посаженные темные глаза и… Чем-то нездешним повеяло от него. Не то чтобы далеким. Совсем нездешним. И, пожалуй, старым. Старинным. Впрочем, мир велик, и кто знает, какие еще чудеса он нам откроет?..

— Мир вашему дому, уважаемый, — произнес посетитель с неизвестным трактирщику легким акцентом. — Рад я, что могу рассчитывать, недостойный, на подобный прием. Могу ли надеяться, что мне будет позволено остановиться здесь до заката?

Хорошо, что никто из коллег Феддервела по профессии не присутствовал при этом. Трактирщика бы потом с позором исключили из священного братства содержателей трактиров, а то и вовсе приговорили бы к изгнанию из Меттела. Феддервел стоял, разинув рот, словно рыба. И речь незнакомца, и его одежды (видавшая виды серая накидка, богато украшенная шляпа из тростника… смесь несоединимого) полностью лишили его дара речи. Счастье, что в трактире стоял полумрак и гость видел лишь очертания хозяина заведения.

Однако до Феддервела в конце концов дошло, что от него ожидается какой-нибудь ответ. Провалиться! Какой-нибудь! Единственный, будь он неладен!

Однако сил говорить все еще не было и Феддервел попросту кивнул.

Посетитель поклонился еще раз и, неторопливо водрузив шляпу на голову, вышел на улицу.

Феддервел провожал его взглядом, надеясь, что все это — сон, и вот-вот он проснется.

Но тут послышался еще один звук, — тот, что милее всего сердцу трактирщика.

Феддервел опустил глаза на стойку и увидел, как постепенно останавливает свое вращение монета.

Солидная, золотая, массивная. Куда крупнее меттальских крон или федеральных золотых.

И он понял, что лучше не просыпаться.

Немного придя в себя, он несколько раз дернул за шнурок колокольчика. Будь он проклят, если позволит просто так уйти посетителю, который расплачивается подобным образом.

На лестнице вскоре послышались торопливые шаги.

— Совсем сдурел, старый пень? — услышал Феддервел немного сонный голос своей драгоценной половины, — голос, что казался ему теперь слаще божественной флейты. Мерия, одетая в домашний халат, грозно приближалась к своему остолбеневшему супругу, готовая устроить ему…