Яна Левская - Мгновение

Стоя под прохладными струями душа, Рун пытался продумать дальнейшие свои ходы в этой шахматной партии, но всюду натыкался на угрозу мата. Он не рассчитывал на то, что всё разрешится само собой. Он полностью осознавал, что только от него самого зависит дальнейшая судьба его и той, что живёт этажом выше. Этингер старательно не падал духом и давил в себе чувство беспомощности, которое накатывало всякий раз, когда он вспоминал о диссидентской участи Арджуна Крипалани. С большим трудом, но Рун всё же сохранял ясность рассудка, однако на это уходили все силы. На изобретение какого бы то ни было плана их уже не хватало.

Да и что можно было придумать? “Эйдженс”, этот громадный монстр, слишком многолик, слишком обезличен, чтобы иметь жалость. В его подземельях – таких, как “Миллениум” – миллионами умов и рук куётся будущее – красивое и, несомненно, светлое. Никто не станет останавливать флагман прогресса ради нескольких чудаков, что случайно или умышленно оказались у него на пути. И было бы странно, если бы кто-то попытался – что же это за прогресс такой, стоящий на месте? Нет, прогресс не остановить… А для тех, кому не повезло, есть два ёмких, всё объясняющих слова: “сопутствующий ущерб”.

По дороге в “Миллениум” Рун не мог отделаться от ощущения, что добровольно спускается в утробу механического чудовища. Туда, где нет места тонким душевным переживаниям и свободным взглядам. Где всё человеческое обрезается по стандартам целесообразности и эффективности. Туда, где в клубке силовых кабелей и трубок покоится металлическое сердце идеальной кубической формы, наполненное не пустотой даже – антивеществом, противным каждому атому этой вселенной. Историк чувствовал себя бесконечно ничтожным и наивным на фоне этого искусственного совершенства, воплощения порядка, не знающего человеческих слабостей, но понимал, что этими слабостями он и лучше равнодушной машины. И потому не собирался сдаваться.

Вежливо улыбаясь и отвечая на приветствия, Рун прошёл в свой отдел. В кабинете сидел его штатный коллега Рэми Гренье. Тихо поздоровавшись, на что второй аналитик даже не отреагировал, Этингер опустился в соседнее кресло.

У Рэми были мощные надбровные дуги, широкий рот и на диво острый нос, что вкупе с небольшим ростом придавало ему поразительное сходство с каким-нибудь фольклорным гоблином. Сейчас этот гоблин сидел сгорбившись и, выпятив в задумчивости нижнюю губу, всматривался в стереоэкран. Рун мгновенно узнал снимок: он просматривал его уже дюжину раз и ничего интересного не нашёл. Похоже, Гренье получил по шапке за безделье и теперь просто создавал видимость работы. Во всяком случае таким сосредоточенным и вообще работающим историк застал его впервые.

Рун открыл на втором экране снимки, которые просматривал накануне, и тоже начал изображать мыслителя. То, что в кабинете он оказался не один, слегка раздражало. Этингер и так не мог сосредоточиться, а сидящий почти вплотную незнакомец никак этому процессу не способствовал.

Стараясь не обращать внимания на соседа, историк проработал чуть больше часа, пока Рэми не отлип от своего экрана. Странно посмотрев на Руна, аналитик поднялся и молча покинул кабинет.

Этингер тут же запустил внутренний мессенджер “Миллениума” и открыл чат с Флагстадом.

“Здравствуйте. Я нашёл кое-что странное на одном из снимков. Думаю, вы первый захотите на это взглянуть. Жду вас в своём кабинете”.

Отправив сообщение, Рун со вздохом откинулся в кресле. Первый шаг он сделал, так что пути назад уже не было. Он специально не стал вдаваться в подробности: историк хотел заинтриговать Флагстада, чтобы тот подумал, что произошло нечто действительно важное. Этого от Руна и ждали: что в случае чего он не станет поднимать тревогу, а просто донесёт обо всём начальству.

Через несколько минут Флагстад прочёл сообщение и ответил: “Иду”. Этингер тем временем выкатил снимок в комнату с проекторами и мысленно повторил всё, что должен был сказать. “Главное – держаться как можно естественнее, – сказал он сам себе, глубоко дыша. – Притвориться, что не притворяюсь”.

Глава проекта вошёл и затворил дверь. Рун, поднявшись с кресла, пожал ему руку. Веки Флагстада снова так и норовили сомкнуться, но взгляд при этом каким-то чудом сохранял цепкость.

– Итак, в чём... дело? – сказал физик, на последнем слове коротко зевнув.

– Идёмте, – Этингер подошёл к стеклу смотровой. – Признаюсь, я не сразу заметил этот огрех. Выглядит всё так, будто настоящее, поэтому если не знаешь, куда смотреть, аномалия и не заметна…