Олег Корабельников - Прикосновение крыльев. Повести

Предназначение и предопределение неравнозначны друг другу. Первое - причина внутренняя, вторая - внешняя, а значит - заведомо ложная, ибо не было, нет и уже явно не будет независимой силы, правящей Вселенной. Она просто не нуждается в этом.

Чем дольше я скитаюсь, тем больше убеждаюсь в том, что основная цель разума - это спасение. Или спасание, как будет угодно. Вселенная только кажется вечной и нерушимой, на самом деле она хрупка и уязвима. Она ошеломляет нас кажущейся, бесконечностью, ослепляет вспышками сверхновых звезд, ошарашивает миллионами неразгаданных тайн, но больше всего она похожа при этом на испуганную кошку, шипящую перед щенком-молокососом. Мы тоже ее часть, и значит, наше предназначение не только в постижении мира, но и в спасении его от гибели и разрушения. Не только своей планеты, а всей необозримой Вселенной.

И можете послать меня к чертям собачьим, если я не прав…

Он ничего не заметил или сделал вид, что не заметил. Она сама виновато склонила голову и сказала:

- Простите, но вышло так, что я зашла в ту комнату. Так получилось.

Старик беспокойно вскинул голову.

- Ну и что же, милочка? Разве это запрещено? Или вас там что-нибудь напугало?

Старик напрягся и задержал дыхание.

- Что вы, конечно, нет! - сказала Жанна. - Джерри забежал туда, я просто пошла за ним, задержалась на минуту и вышла.

- Ах, Джерри! - воскликнул старик и, вопросительно посмотрел на собаку. Та отвернулась и молча ушла в, другую комнату. - Ах, Джерри! - повторил старик. - И какую же пластинку он поставил?

- «Блоху» Шаляпина, - сказала Жанна и осеклась.

- Да, это его любимая запись, - произнес старик, поглаживая подбородок. - С ним ничего не случилось? Впрочем…

Он покружил по комнате от окна к двери, словно напряженно пытаясь вспомнить что-то, шевеля у лица длинными пальцами, и, приблизившись почти вплотную к Жанне, вдруг зашептал:

- Умоляю вас, никому ни слова. У меня могут отнять его, я не позволю, я не переживу этого. Обещайте мне, что никому…

- Что с вами? - Жанна дотронулась до его руки. - Успокойтесь, пожалуйста, я пообещаю вам что угодно, только не волнуйтесь. Не надо. Ну, пожалуйста. Я ничего не знаю, я никому не скажу, только успокойтесь.

- Да-да, конечно, - засуетился старик, - пойдемте, я вам все объясню. Джерри, где ты? Иди сюда, надо все рассказать. Я ей верю, она не предаст, она его любит, я вижу: она его любит. Джерри, где ты?

Он крепко сжал руку Жанны и потянул за собой к двери с бронзовой ручкой. Ей стало не по себе.

- Может, не надо? - неуверенно говорила она. - Я ничего не хочу знать. Так будет лучше, не надо.

Старик, не слушая ее, распахнул тяжелую дверь, чуть ли не силой усадил Жанну в кресло и наклонился над ней.

- Вот. В этой комнате жили мои родители. Они умерли, навсегда умерли, везде умерли. Вот это мой отец, - он протянул руку к фотографии поручика. - Он очень похож на моего сына, вы не находите? - И, не дождавшись ответа, продолжил: - Да, сын даже отрастил эти старомодные усы, я знаю, над ним подсмеивались, но он никогда не терял живой связи с дедом, никогда. Даже когда мой отец умер. Здесь все осталось так, как было при его жизни. Он воевал в первую мировую, дослужился до штабс-капитана, потом революция, война, разруха, он чуть не уехал в эмиграцию, но остался. Все его друзья погибли. Они думали, что умирают с честью, а он живет в позоре, но получилось наоборот: это он избрал более трудный путь, он, не они. Вы понимаете, мой отец сделал выбор. Это очень важно - сделать нужный выбор в нужное время. И не ошибиться! Главное - не ошибиться!

- Я понимаю, - сказала Жанна, - я все хорошо понимаю, вы сядьте, успокойтесь, и я вас выслушаю. Вам нельзя волноваться.

- Да, так о чем я? - задумался старик, отходя к окну. - Джерри, где же он? Ушел, наверняка ушел.

- Он не мог уйти, - возразила Жанна. - Входная дверь закрыта.

- О, при чем здесь дверь? Он не может найти только дверь, ведущую к его родине, а все остальные для него открыты настежь. Он как сквозняк гуляет по Вселенной. Как сквозняк.

И старик замахал руками, изображая ветер.

- Я принесу вам лекарство, - сказала Жанна.

- Не надо! Я не болен, - старик стоял к ней спиной, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник. - Мне шестьдесят три, несправедливо, что я пережил всех, я живу назло самому себе. Я много раз был на краю гибели, - при этих словах он распахнул окно и свесился с подоконника, - вот как на этом окне, одно неверное движение - и смерть.

- Не надо, - сказала Жанна. - Это опасно.

- Ну да, - согласился старик тихим голосом, - смерть. Я чуть не остался навсегда в болотах. На всю жизнь запомнил лицо этого провокатора. Его труп засосала трясина, с чавканьем, сыто рыгнув напоследок. А я вот жив. Сын мой, последний сын погиб.