Сергей Абрамов - Гея (1988)

Первый пингвинский словарь, построенный на приблизительных стилистических соответствиях, смог появиться благодаря наблюдениям профессора Дьюби, указавшего на отдаленное сходство письма пингвинов с просторечным диалектом серых гусей. Сопоставления с дельфиньим, часто применявшиеся до этого, никогда не давали сколько-нибудь значительных результатов, а порой уводили совершенно в другую сторону.

Действительно, поначалу казалось странным, что фразы, вычерченные в воздухе широкими крыльями и гибкими шеями гусей, могут дать ключ к пониманию поэзии короткошеих пингвинов, пишущих на воде ластоподобными крыльями. Но вряд ли это так уж странно, если вспомнить, что пингвины, несмотря на их необычный облик, все же птицы.

Из-за формального сходства языка пингвинов с дельфиньим совсем не следовало делать вывод о близости смысла этих языков, их содержания. Ибо здесь такого сходства не наблюдается. Хотя остроумием, вспышками странноватого юмора, находчивостью и неподражаемой грациозностью он слегка и напоминает дельфиний. Среди многих тысяч литератур рыб лишь в считанных текстах можно обнаружить следы юмора, да и то весьма нехитрого, а хмурая грация языков акулы или тарпона абсолютно непохожа на жизнерадостную живость письма всех китообразных.

Пингвиньему же языку присущи и радость, и энергия, и юмор. Впрочем, тексты пингвинов отчасти напоминают некоторые особенно стилистически отточенные письмена семейства тюленьих. Безусловно, этих разных животных объединяет то, что они теплокровны, однако устройство мозга, а также матки резко их разделяет. И уж, что особенно важно, дельфины в отличие от пингвинов не откладывают яиц.

Только когда профессор Дьюби указал нам, что пингвины — птицы и, следовательно, не плавают, а летают в воде, лишь тогда теролингвисты смогли подойти к литературе пингвинов с пониманием, только тогда километры уже отснятой пленки вновь подверглись изучению и были оценены по достоинству.

Но основные трудности перевода по-прежнему остаются непреодоленными.

Внушают надежду работы по диалекту Адели. Конечно, препятствия, связанные с записью группового исполнения текста, огромны. Да и что можно записать в штормовую погоду среди густого, как гороховый суп, планктона при температуре, близкой к точке замерзания воды. И все же настойчивость и упорство литературного кружка Барьера Росса были полностью вознаграждены записью пассажей, которые стали основой впечатляющих танцев «Под айсбергом» и «Осенняя песнь», исполненных ленинградской балериной Анной Серебряковой. Никакое словесное описание не в силах передать стилистику пингвиньего языка, переданного пластикой танца мисс Серебряковой. И пока танец едва ли не единственный способ, с помощью которого можно донести до зрителя полифонию оригинала.

По сути дела то, что мы называем «переводом» с диалекта Адели или «переводом» с любого другого языка кинетического группового письма, лишь ноты и либретто. Истинным переводом можно признать только балетное представление. Никакая словесная передача не может быть адекватной.

Все сказанное выше заставляет меня высказать замечание, которое, как я предвижу, не на шутку рассердит одних специалистов, а других всерьез рассмешит. Это замечание заключается в следующем: именно для теролингвиста-профессионала (в противоположность любителям и художникам) кинетическое письмо пингвинов наименее перспективная область изучения. Несмотря на все очарование и относительную стройность и простоту диалекта адели, как нам кажется, гораздо более многообещающим для изучения теролингвистов может стать диалект императорских пингвинов.

Изучать диалект императорских пингвинов! Представляю, какую бурю возмущения вызовет это мое предложение. Императорский! Самый сложный, самый зашифрованный из всех пингвинских диалектов! Язык, о котором даже профессор Дьюби сказал: «Литература на диалекте императорских пингвинов так же отталкивающа и неприступна, как само застывшее сердце Антарктиды. Возможно, она достигает неземных высот, но нам не дано на них взобраться».

Может статься и так. Я не намерен недооценивать трудностей. И одна из важнейших трудностей состоит в том, что императорские пингвины обладают гораздо более сдержанным темпераментом и даже холодностью среди своих родичей. Но, как это ни парадоксально, именно на эту сдержанность я и надеюсь. Они, как и Адели, живут не поодиночке, а сообществами, объединяясь в колонии во время брачного сезона, но в колонии гораздо меньших размеров, и гораздо более тихие и спокойные по сравнению со сборищами пингвинов Адели. Связи между отдельными членами колонии императорских пингвинов носят скорее личный, чем установленный иерархический, характер. «Императоры» — индивидуалисты. Поэтому я почти убежден, что произведения литературы на императорском создаются индивидуальными авторами, а не совместно всей группой. Именно поэтому вероятен их перевод на наш язык. Несомненно, литература остается кинетической, но совсем иной, чем крупномасштабные, быстротекущие, сложные по построению хоралы морского письма Адели! Благодаря статике и индивидуализму «императоров» станут возможными пристальный анализ и истинный перевод текстов.