Олаф Стэплдон - Сириус

Мир запахов был почти неведом Плакси. В мире звуков она тоже уступала Сириусу, но не так сильно. Он слышал шаги задолго до подруги и других двуногих и безошибочно определял, кто приближается. Недоступный уху человеку крик летучей мыши Сириус описывал как острый игольчатый звук. И Элизабет, и Плакси скоро узнали, как он чувствителен к тону их голосов. Он легко отличал искреннюю похвалу от обдуманного поощрения, подлинную злость от наигранной строгости, под которой скрывалось веселье или одобрение. Мало того, он улавливал перепады их настроения прежде, чем они сами.

— Элизабет, — вдруг спрашивал он, — о чем ты грустишь?

— И не думаю, — со смехом отвечала та, — я вполне довольна, хлеб хорошо поднялся.

— О, но в глубине тебе грустно, — настаивал Сириус. — Я же слышу. Ты только сверху довольна.

И Элизабет, помолчав, признавала.

— Пожалуй, что так. Хотела бы я знать, отчего?

Нос тоже поставлял Сириусу немало сведений о человеческих эмоциях. Он, бывало, толковал о «задиристом запахе», «добром запахе», «испуганном запахе» и «усталом запахе».

Из-за такой чуткости к запахам и звукам Сириус находил человеческий язык слишком бедным для выражения всего богатства этих двух миров. Однажды он пытался объяснить какой-то из домашних запахов так: «Это как след зайца, за которым гонится спаниель, а еще недавно наперерез прошел осел». Звуки и запахи для щенка были полны эмоций, врожденных или приобретенных.

Многие запахи с первого раза вызывали в нем порыв к преследованию, другие — к бегству. Другие эмоции, очевидно, связывались с тем или иным запахом посредством ассоциаций. Однажды на пустоши Сириус сильно порезал лапу о разбитую бутылку. Когда он хромал к дому, случилась ужасная гроза. Дома Элизабет приласкала его и полечила, залив лапу широко распространенным дезинфицирующим средством. Этот запах был отвратителен для собаки, но отныне связался с ощущением безопасности и доброты, и эта связь сохранилась для него до конца жизни.

Многие запахи сильно задевали щенка. Звук грома ужасал. Шелест коленкора заставлял подскочить и залаять в шутливом негодовании. Человеческий смех был для него весьма заразителен, вызывая на странный подвывающий хохот. Тон голоса не только сообщал об эмоциональном состоянии говорящего, но и вызывал сильный эмоциональный отклик. Сходным действием обладал запах эмоций.

Юного Сириуса, как и многих других собак, раздражала человеческая музыка. Для него были достаточно мучительны звуки отдельного инструмента или голоса, а от сочетания нескольких инструментов или голосов щенок просто выходил из себя. Его тонкий слух улавливал фальшь даже в отлично исполненном соло, а гармоничное сочетание нескольких музыкальных тем представлялось ужасающей какофонией. Элизабет иногда, особенно выбираясь на пикники, пела с детьми. Сириус в таких случаях неизменно возвращался из своих дальних вылазок и присоединял вой к общему хору. Дети с негодованием гнали его прочь, но едва пение возобновлялось, пес возвращался и снова подавал голос. Однажды Тамси, серьезней других членов семьи относившаяся к музыке, взмолилась:

— Сириус, или замолчи, или держись подальше. Зачем ты портишь нам удовольствие?

— А зачем вы устраиваете такую ужасную кашу из сладостных звуков? — ответил тот. — Меня тянет к вам, потому что звуки сладки, а выть приходится, потому что они все портятся, а могли бы… могли бы звучать так красиво!

Раз он сказал:

— Если бы я нарисовал картину, сумели бы вы просто отойти в сторону? Разве вас не сводили бы с ума ошибки в цвете? Ну, а меня звуки волнуют куда сильнее, чем вас — ваши непонятные цвета.

Семья не желала признать свое пение какофонией. Напротив, они решили «обучить Сириуса музыке». Элизабет достала свою любимую, но давно забытую скрипку. При нескольких ее давних попытках заиграть Сириус всякий раз с воем мчался к ней. Если дверь оказывалась закрыта, он подавал голос снаружи, а то врывался в комнату и прыгал на исполнительницу, пока та не прерывала игры. Теперь он поначалу пытался сдержать себя, вытерпеть мучительную операцию, которой решились подвергнуть его родные. Но возбуждение оказалось сильнее его. Тамси села за пианино, Морис и Жиль стояли наготове с блок-флейтами. Плакси села на пол, обнимая напрягшегося и недовольного Сириуса, «чтобы не дать ему на нас взбеситься». Сириусу пришлось нелегко. Едва Плакси его выпустила, щенок заметался между инструментами, изображая нападение на врагов. Он бил хвостом, разрываясь между болью и наслаждением, он выбил смычок из руки Элизабет и флейту — из рук мальчика. Когда Плакси снова схватила приятеля, он все равно портил эксперимент, заглушая простые музыкальные ноты усердным воем. Когда же его наконец уговорили отнестись к делу серьезно, выяснилось, что высоту тона щенок различает куда лучше людей. Он мгновенно отмечал незаметное для детей движение пальца Элизабет на струне. Та с удивлением обнаружила, что и петь он может, точно соблюдая мелодию. Если она играла отдельную ноту, а Сириусу не приходилось сдерживать себя, основной тон его воя точно совпадал с голосом скрипки. Немного постаравшись под дружные похвалы, он сумел выдать совершенно чистую ноту. Когда Морис на своей флейте наиграл гамму, Сириус запел в унисон, точно попадая даже в фальшивые тона, вызванные неопытным музыкантом из несовершенного инструмента.