Геннадий Прашкевич - Кафа (Закат Земли)

«Я — вчера. Я знаю завтрашний день».

Чудесные женщины выйдут на набережную в подчеркнуто широких юбках, в легких, почти прозрачных накидках, сквозь которые явственно проступят обжигающие глаза, немыслимые тату — вложенные одно в другое кольца, звезды сиреневые и алые, хитрые гиероглифы, схожие с теми, что выдавливаются на терракотовых монетах, а головы столичных модниц украсят сложные прически — хитрые кудряшки будут весело и загадочно завиваться на висках, падать на лбы. Ради такого будущего стоит питаться тухлыми морскими ежами и занимать очереди к канализационным колодцам.

Лишь бы не подвели гончары.

Добрый атал тоже выйдет на праздничную набережную.

С двумя мускулистыми рабами. Обязательно с двумя — с черным и с белым.

Ох, эти законы перспективы! Ох, эти мечты! Самая далекая всегда выглядит крошечной, смутно мерцающей в тумане немыслимых пространств, а самая близкая — неимоверно вырастает. Мечта о двух рабах вдруг так приблизилась к глазам Хипподи, что как бы гигантские черные и белые тени упали на подрагивающий, извергающий дым массив вулкана и на развернутый на его склоне Полигон.

Жрец Таху лично отвечает за надежную охрану Полигона.

На Полигон нет доступа никому, кроме тех, кто поселен на его территории.

Окованные железом ворота украшены вложенными одно в другое кольцами. Этот знак тоже придуман добрым аталом. Внутри Полигона, за его стенами, в особых печах плавятся металлы, там варится вещество, взрывающееся не сразу, а периодически. Там почти каждый день взлетают над землей чудесные металлические яйца, все трясется от огня и дыма. Рабы на шпподроме высчитывают, куда может улететь такое яйцо — может, в сторону Тиррении, никто этого не знает, кроме жрецов. Может, так, запуская в небо чудесные металлические яйца, добрые слуги Шамаша усмиряют вулкан, кто знает, но вулкан туп, как мохнатые: он содрогается, упорствует, он осмеливался рычать на самого Хранителя бездны. Кто отбирает тех, кто должен уйти из Кафы? Кто указывает избранных? Почему они стремятся в небо? Спрашивать не разрешается. В главном зале Большого храма бог Шамаш в мрачной полутьме правит шестью крылатыми конями, впряженными в золотую колесницу. Там голова Хранителя бездны достает до черных туч, не обязательно самых высоких, но даже это заставляет аталов задирать головы.

Кто осмелится спросить, куда мчится Шамаш?

Доброму аталу причитается награда. Да и жрец Таху прямо сказал: «Причитаемое — получит». Сто нереид на гладких дельфинах, выбитые на колоннах и на портиках Большого храма, — тому свидетели. Сказанное жрецом при нереидах и в присутствии самого бога Шамаша — сказано навсегда. Если жрец произнес: «Причитаемое — получит», значит, вопрос решен. Значит, и о двух рабах вопрос решен — о черном, и белом. Удовлетворенные событиями (триремы отогнаны, тухлые морские ежи включены в рацион, лежалые мидии доставляются в общественные столовые, многие новые рисованные на навощенных табличках знаки одобрены, работа на Полигоне не останавливается ни на миг) жрец Таху и Хипподи подойдут к краю Бассейну. Там в прозрачной воде, настолько прозрачной, что она угадывается лишь по легкой ряби или по случайно занесенному ветром розовому лепестку, лежат на поблескивающем фарфоровыми плитками дне монеты — терракотовые диски, украшенные чудесными шероглифами. Прочесть их может только Шамаш, иначе монеты враз обесценятся, но жрец Таху знает точные соотношения гиероглифов и указывает мастерам, какой знак поместить на том или ином диске. Он знает, какая монета чего стоит и кому принадлежит. Забросать глиняными вонючими горшками флот победителей — Хранитель бездны доволен, значение монеты меняется. Одобрены новые чудесные знаки — Хранитель бездны снова доволен, опять значение монеты меняется.

Жрец Таху спросит: «Зачем тебе два раба?»

«Я буду гулять с ними по верхней площадке Большого храма».

«Но так делают многие, Хипподи. Ты придумал что-то особенное?»

«В жаркий день белый раб будет нести за мной прохладительные напитки, а черный раб будет служить скамеечкой. Я много размышляю. Я часто задумываюсь во время прогулок. — Воображение Хипподи разыгралось, глаза блестели. — Иногда я так много думаю, что устаю и тело мое становится горячим. Я могу светиться в темноте, так сильно задумываюсь». И, чувствуя одобрительное понимание жреца, Хипподи как бы случайно, как бы просто так, из самого обыкновенного интереса укажет пальцем на монету в прозрачной, будто отсутствующей воде, тихой-тихой, как послеобеденный сон: «Разве этого еще не хватает на двух рабов?»