Андрей Валентинов - Лонжа

Кампо дернул плечами.

– Может, не надо? – осторожно заметил Бонис. – Ну, захотелось богатеям в Париже этой… субстанции, вот мы ее и собираем, вроде как золотари. А что? Всякий труд почетен.

Мод невольно сглотнула.

– А то, что с души воротит, не беда, перетерпим. Вот, наша мадемуазель Шапталь, молодцом держится.

– Кидаю лопату за лопатой, – согласилась девушка. – Дело не во Франции и не в Германии. У меня был хороший учитель, очень умный человек. Он считал, что все началось еще до Великой революции. Случилось то, что можно назвать «Гибелью богов» – есть, если помните, такая опера у Рихарда Вагнера…

Она покосилась в сторону красавчика, но тот намека не понял. Или сделал вид. Про визит нибелунга она, конечно, рассказала, но Кампо воспринял новость без малейших эмоций.

– Раньше верили и знали, что наш мир – многослойный, состоящий из очень многих миров. Одним из них была мифология, она и питала настоящее искусство. А потом миф исчез, осталась плоская реальность – как стена, как груда кирпичей. Все стало слишком понятным и осязаемым. Имитировать веру невозможно, в любом случае это будет подделка, а рисовать одну и ту же стену, кирпич за кирпичом – скучно. В конце концов пришел Малевич и написал «Черный квадрат». Своего рода декларация: искусство кончилось! Глобальная деформация, слом, кубики с пятнышками. А если так, то все позволено. Дадаизм, сюрреализм – и поскакало…

– Между прочим, мир не один, – очень серьезно заметил Бонис. – И мы все это с вами видели. Так что берите кисть, мадемуазель, и забудьте про пятнышки с кубиками.

Девушка грустно улыбнулась. «Мод Шапталь» – желтой охрой в правом нижнем углу. Последняя картина…

Усач вновь взял гитару, поглядел на свою спутницу, еле заметно улыбнулся.

Если это и был намек, то эксперт Шапталь его не поняла. Мир, ее собственный мир, за последние недели стал и вправду неимоверно сложен, да так, что и не разобраться. От острого звездного огня в черной пропасти Космоса до темной пропасти в ее сердце. И не было уже мельниц, расчертивших своими крыльями небо-циферблат, молчали ключи в сумочке, а впереди нет ничего – и никого. Наследство прóклятого деда, не отказаться и не отдать другому.

Перед сном Арман Кампо попросил показать карту маршрута. Смотрел долго, но так ничего и не сказал. Мод не стала переспрашивать. Все шло по плану, после Лиона путь лежал на восток.

Швейцария, Лозанна, кантон Во.

Они встретились в час дня там же, где и в прошлый раз, у подножия каменной лестницы, ведущей в бывший королевский дворец, разжалованный в почтамты. Лонжа был весел, одарил сержанта букетом белым хризантем, и они, взяв здесь же, на Макс-Йозеф-плац, такси поехали, как и положено новобрачным, развлекаться. Луг Терезы, место ежегодных мюнхенских Октоберфестов, огромное колесо обозрения, легкий свежий ветер, белые перистые облака в зените.

Никто даже не спросил, чем был занят каждый из них утром. День казался слишком хорош, хризантемы прекрасно смотрелись на фоне серого платья, а с вершины медленно движущегося колеса прекрасно виден Мюнхен, единственный, неповторимый, незабываемый.

Ему двадцать три, ей на два года меньше. Оба выжили.

– Так и договоримся, герр Первый. Конспирация не слишком серьезная, но не стоит лишний раз повторять фамилии и титулы. Надеюсь, никто не будет в обиде.

В комнате с яркими витражными окнами их собралось трое. Одного Лонжа знал, с другим познакомился уже здесь. Оба намного, чуть ли не вдвое старше, и считаться в этой компании Первым было очень неуютно.

Солнце только-только встало, лучи, пробиваясь сквозь цветное стекло, оживляли старые, много повидавшие стены.

– Мы все решились, герр Первый. Нас не требовалось убеждать, все мы – преданные слуги дома Виттельсбахов. Но есть и другие, особенно среди тех, кто не помнит правильные времена. Что нам им сказать? Просто «честь» и «верность» – этого, к сожалению, мало.

Герр Второй – самый старший, его Лонжа помнил с самого детства. Давний друг покойного деда.