Андрей Валентинов - Лейхтвейс

– Мы уже подумали, господин полковник, – твердо проговорил унтер-офицер Фридрих Рогге. – Все согласны. Разрешите самому отобрать людей?

Командир части еле заметно пожал плечами.

– Если так, не возражаю.

Усмехнулся, поглядел в центр строя.

– Советую взять новичка, надо опробовать парня в деле. Горный стрелок Таубе, вы не против? Только предупреждаю: есть реальный шанс не вернуться. Считайте, что вы уже на войне.

Лейхтвейс вспомнил недавние, еще не забывшиеся слова. Лучше уйти счастливым…

– Никак нет, господин полковник. Не против.

Синеву сменила глухая ночь, но Лейхтвейсу казалось, что сон не кончился, просто стал другим. Негромкие голоса, черные тени, неяркий желтый электрический свет. Все происходило словно не с ним, он лишь смотрел – и не пытался вмешиваться. Пусть все идет своим ходом до самой команды «Подъем!» Потом, на строевой подготовке (Раз-два! Раз-два!), будет что вспомнить.

– Внимание, парни! Все документы и личные вещи – на стол. Карманы выверните, чтобы ничего подозрительного не осталось. Гефрайтер Банкенхоль! На вас – вся снаряга, проблема ожидается средней сложности, лишнего не надо. Оружие берем штатное, но расписываться за него не надо. На складе получим пулемет. Горный стрелок Таубе! Справитесь? Тогда вперед, время пошло!

Это был сон, а во сне все проще, чем наяву. Он, конечно, справится, тем более пулемет знакомый, MG 34, 7,9 миллиметров. Главное не забывать о том, что ствол сильно перегревается и не браться за него без перчаток. А еще тщательно чистить, но до этого еще следует дожить, ведь они на войне. Перед командировкой в Румынию, первой, где пришлось вступить в бой, его тоже предупреждали, но там главной тайной был не он сам, девятнадцатилетний парень без документов и имени, а черный ранец.

…Первой целью стала железнодорожная станция неподалеку от Брашова. Удалось поджечь эшелон с цистернами бензина – и уйти в небо за миг до того, как ад разверзся. С километровой высоты пламя походило на извержение вулкана.

Потом он сжигал самолеты, русские И-15, и тогда «марсианина» впервые заметили. Кто-то из охраны догадался посмотреть в черное ночное небо. Повезло – пулеметные очереди прошли мимо.

Здесь легче, можно не думать о том, что за плечами – государственная тайна.

– Сейчас нас отвезут на аэродром. Во время рейса не курить и лишнего не болтать. Что будем делать дальше, уточню после приземления. А теперь проверим снаряжение. Попрыгали!..

Лейхтвейс улыбался. Сон ему очень нравился.

А потом ему и в самом деле захотелось спать, и сон кончился – резко, словно от сильного толчка. Ровно и мощно гудели моторы «Тетушки Ю», на жестких скамьях обшитого светлым металлом салона дремали его сослуживцы, а перед самым носом, покачиваясь в такт вибрации, торчала дурная железяка с непроизносимым именем Maschinengewehr 34. Пахло бензином и машинным маслом, а за стеклом иллюминатора плавала зыбкая темень. Лейхтвейс передернул плечами, без всякой радости прикинув, куда их всех собираются забросить. Если без документов, значит дело нечисто. Командировка в уютный Берхтесгаден, пивная вместо строевой – за все приходится платить.

«Фашистская сволочь!»

Губы шевельнулись беззвучно. Не говорить лишнего Коля Таубе выучился еще в Союзе, но теперь привычка стала второй натурой. Откровенничать не с кем, Карл Иванович, гумилевский герой, конечно же выслушает и поймет, но едва ли посочувствует. Для кадрового разведчика он, эмигрант из России, всего лишь пластилин в картонной коробочке, из которого можно слепить неплохого агента. Ручки, ножки, черный блин ранца за спиной. Если не выйдет, не беда, коробочек в Абвере хватает.

Моторы гудели, лампочка под потолком салона время от времени гасла, словно пытаясь подмигнуть, отчаянно тянуло в сон, но Лейхтвейс не закрывал глаз. Куратор объяснил, что именно в такие минуты, на скользком пограничье между забвением и явью, лучше всего думается. Шелуха отлетает, открывая то, в чем порой не решаешься признаться себе самому.

…От национал-социализма его тошнило. «Расовые» законы казались жутким средневековьем. Гитлер, великий вождь германской нации, напоминал плохого клоуна из провинциального цирка-шапито. Лейхтвейс никак не мог понять, как такое вообще существует, в СССР немцев всегда считали людьми ума и культуры. Термидор был ужасен, Рейх – откровенно мерзок.