фантЛабораторная работа: Основной конкурс (5 конкурс)

Ты полетел.

А дальше был – рывок через руль, разорванная рубашка, и жесткое приземление – ладонями и носом, как шасси, ты пропахал почти полметра вперед по дороге.

- Дурак, - сказал она. – Ты все сделал неправильно.

Ты сморгнул дважды, хлюпая носом. Понял, что сейчас разревешься, но не стал.

Кровь была на вкус соленой. И горячей. Всего-навсего кровь. Не страшно. Больно, да. Но не страшно.

- Давай дружить, - предложил ты.

Она посмотрела мимо тебя и вверх, на капустниц в высокой синеве, на кружево солнечных бликов между берез. Нервно теребила красные языки свои галстука.

Пожав плечами, поправила панаму.

Она всегда умела держать паузу.

- Ну, допустим, - сказала она.

И этого было достаточно…

- Полоз, я Верста, выходим на цель!

- Бомбы пошли!

- Ведущий, ведущий! Мессеры прямо по курсу!

- Огневой контакт! Огневой контакт!

Страх выходит изнутри, откуда из самого центра головы. Он просыпается.

Ты говоришь ему: «сгинь…»

Ты вспоминаешь про святого Георгия, про набожную бабку.

Не то чтобы ты веришь поповским байкам.

Просто как-то само собой получается.

Предрассудки!

Потому что это у нас профессиональное. Потому что смерть – наша работа. Потому что страх – наш профессиональный риск.

Потому что есть такая профессия.

Она сказала: «…ты пойми, ну выше головы не прыгнешь, как ни старайся».

Она сказала: «ты пойми, ну у меня своя жизнь, свои интересы. Я актриса, понимаешь? В этом – вся я. А у тебя…ну что там у тебя? Твои самолеты, твои солдаты, гарнизоны? И только?...»

Ты сказал: я попробую.

Вы гуляли по набережной Москвы-реки, в душной теплоте июньской ночи.

Ты спросил, не планируя заранее, внезапно: «выйдешь за меня?»

Она шла, молча, под руку с тобой, щипая за лепестки подаренный букет.

Потом сказала: «А ты бы смог спрыгнуть в реку прямо отсюда, с парапета?»

Ты остановился, вынул руку из-под ее локтя. Стал расстегивать ремешок на часах. Очень медленно. Очень долго. Ремешок сначала не поддавался. Но ты, наконец, снял часы. Положил их на гранитный парапет набережной. И только после этого принялся за шнурки ботинок.

«Верю», сказала она. «Знаешь… я согласна».

- Десна бери слева! Я прикрою!!

- Он горит, горит! Один есть!!

- Леха, жми, обходит!!

- Полоз, бомбы пошли, как понял меня??

Она сказала «вернешься – и тогда посмотрим. Сейчас не лучшее время для всей этой лирики. Посмотри, что творится в мире… Посмотри, какие люди едут ТУДА. Неужели ты останешься в стороне?»

Он не сказала этого, но ты понял: ты должен быть ТАМ.

Ты улыбнулся, заходя на вираж и выжимая гашетку. Не останусь в стороне. Не в этот раз.

Мы - мясо. Мы - кровь. Наше сердце – насос, качающий красную жидкость.

Она проступает ярким пятнышком на подушечке среднего пальца, когда школьная медсестра берет у тебя анализ, протыкая кожу обломком бритвенного лезвия. Почему они никогда не колют в большой? Почему именно в средний? Чтобы было больнее? Чтобы ты не расслаблялся?

Мы, как та коровья туша, Красные. Это наш цвет. Цвет нашей страны. Цвет нашего знамени.

Мы мясо. Мы кровь. И больше ничего. А все остальное – поповские байки.

Ведь правда?

Очень страшно, что будет там, за границей жизни и смерти.

Хотя куда от этого деться? Упадет на голову случайный кирпич. Стремительной блистающей стрелой сорвется случайная сосулька – прямо в макушку. Прожужжит пуля, взвизгнет осколок. Кончено. Точка. Тебя нет.

Твой первый механик, первый по-настоящему «твой», загорелый дочерна дядька в выцветшей пилотке, крестит хвост твоей машины перед вылетом.

Глупый предрассудок, в политуправлении на это смотрят косо. Но терпят. Почему? Возможно, даже они разбираются, что к чему?

Ты не можешь выкинуть это из головы.

Даже когда тебя награждают орденом. Даже когда говорят, что все закончилось. И на пути домой. И дома. Ты думаешь об этом. И тебе страшно.

И когда она встречает тебя в дверях. И в льдистой синеве ее глаз…

Потом приходит другой июнь. Тот Самый июнь.

Клочья белого тополиного пуха. Голубые россыпи васильков, солнечные – одуванчиков. Духота, жара, истома.

Она где-то очень далеко, в столице, в блеске новообретенной славы, в сумраке кулис, в черно-лоснящихся экипажах служебных машин. А ты, как она и предполагала – в гарнизоне, с солдатами, в лесах, в глуши.

Но все это ненадолго.

Все это до того мгновения, когда однажды очень рано июньским утром начинает истошно выть сирена. Слишком поздно. Как это всегда бывает.