Кристофер Прист - Машина пространства [litres]

Водитель подошел ко второму вагону и повернул прикрепленную сбоку большую металлическую рукоять. Тотчас же в стенках всех семи закрытых вагонов прорезались широкие двери и медленно поплыли вверх, словно стальные жалюзи. Пассажиры, сошедшие с поезда, выжидающе столпились подле этих дверей. И через несколько секунд мы стали свидетелями весьма постыдной сцены.

Оказалось, что закрытые вагоны были битком набиты крестьянами, мужчинами и женщинами вперемешку, и, едва двери поднялись, люди беспорядочно посыпались вниз, мгновенно заполнив все пространство вокруг поезда. Высадившиеся ранее расхаживали среди них, помахивая какими-то короткими тростями или палками; на первый взгляд нам почудилось, что это просто палки, и только потом стало ясно их ужасное предназначение. Внутри каждой такой тросточки был скрыт, очевидно, электрический аккумулятор; с помощью этих приспособлений надзиратели сгоняли крестьян в шеренги, и тот несчастный, кого хотя бы вскользь задевали тростью, тут же получал чувствительный удар током, сопровождаемый резкой зеленой вспышкой и громким шипением. От удара бедняга неминуемо падал, прижав руки к пораженному месту, и его силой поднимали на ноги его же товарищи.

Вряд ли надо говорить, что владельцам этих дьявольских инструментов не составило труда навести в толпе порядок.

– Мы обязаны немедля положить этому конец, – решительно заявила Амелия. – Тут обращаются с людьми как с рабами!

По-моему, она и вправду была готова кинуться на надзирателей, но я схватил ее за руку.

– Надо сперва разобраться, что тут происходит, – сказал я. – Подождем более подходящего момента для вмешательства.

Смятение длилось еще две-три минуты, затем крестьян погнали к зданию, куда мы еще не заходили. Тут я увидел, что двери центральных вагонов постепенно возвращаются на место, а тот, кто вел поезд, не спеша направился к дальнему его концу.

– Скорее, Амелия, – произнес я, – залезайте в вагон! Поезд сейчас отправляется.

– Но ведь дальше нет пути!

– Вот именно. Вы что, не понимаете? Поезд тронется в обратном направлении.

Без дальнейших колебаний мы подскочили к поезду и поднялись в пассажирское отделение – то, которое было ближе к нам. Ни один из надзирателей с электрическими бичами не удостоил нас вниманием, и не успели мы забраться внутрь, как поезд неторопливо тронулся.

Признаюсь, я ожидал, что вагоны окажутся неустойчивыми, – да и как могло быть иначе при одном-единственном рельсе? Но едва поезд набрал ход, я убедился, что движется он на удивление плавно. Не было слышно даже стука колес, из-под пола доносилось лишь равномерное легкое жужжание. Но в наибольший восторг нас сразу же привело то обстоятельство, что вагон отапливался. Снаружи становилось холодно – солнце клонилось к закату.

Скамьи для сидения не слишком отличались от тех, к каким мы привыкли дома, хотя в вагоне не было ни коридора, ни купе. Внутреннее его пространство оказалось не разгорожено, и каждый мог свободно перемещаться по вагону из конца в конец между голых металлических скамей. Мы с Амелией выбрали места у окна, обращенного в сторону водного потока. Кроме нас в вагоне не было никого.

На протяжении всего пути – а он и занял-то меньше получаса – ландшафт за окном не претерпел существенных изменений. Железная дорога по большей части следовала вдоль берега; мы заметили, что кое-где берег укреплен кладкой. Мои подозрения, что это не река, а грандиозный канал, как будто подтверждались. По воде плыли на веслах редкие лодочки, а над водой время от времени выгибались мосты. Через каждые четыреста-пятьсот ярдов навстречу попадалась металлическая башня.

Прежде чем достигнуть места назначения, поезд сделал лишь одну остановку. С нашей стороны железнодорожного полотна здесь находилось поселение не больше того, где мы садились, однако за окнами с противоположной стороны виднелась огромная промышленная зона с высоченными трубами, извергающими густые облака дыма, и доменными печами, отбрасывающими желто-красные отсветы на темное небо. Луна уже взошла, но за плотными дымами ее не было видно.

В вагоны загнали небольшую партию крестьян; в ожидании, пока поезд возобновит движение, Амелия приоткрыла дверь и бросила взгляд в направлении, куда мы ехали.

– Смотрите, Эдуард, – воскликнула она, – впереди город!

Я высунулся из вагона по ее примеру и в лучах заходящего солнца увидел, что впереди, в каких-нибудь полутора-двух милях, высится множество крупных, беспорядочно сгрудившихся строений. Подобно Амелии, я испытал при этом большое облегчение: самоочевидная жестокость сельской жизни в этих широтах вызывала у меня отвращение. В то же время городская жизнь, даже в чужой стране, по своему характеру знакома другим горожанам; кроме того, в городе наверняка найдутся ответственные представители власти, которых мы, собственно, и ищем. Куда бы нас ни закинуло, как бы жестоки ни были местные порядки, мирные путешественники вправе рассчитывать на снисходительное обхождение, и, как только мы с Амелией придем к какому-то соглашению (что само по себе составляет проблему, которую мне еще предстоит решить), нас по морю или посуху переправят в Англию. Я машинально похлопал себя по груди, желая удостовериться, что мой бумажник по-прежнему там, где ему и положено находиться, – во внутреннем кармане сюртука. Если нам суждено вскоре вернуться в Англию, то небольшая сумма, какой мы располагаем, – а мы еще раньше установили, что у нас на двоих два фунта пятнадцать шиллингов и шесть пенсов, – должна послужить в глазах консула свидетельством искренности наших заверений.