Виталий Савченко - Сквозь завесу времени (сборник)

— Володя! — прозвучало вдруг в динамике. — Володя, погоди-ка!

Брат Дронова поднял голову и вопросительно посмотрел на динамик внутренней связи.

— Я что вспомнил… У меня дома в кабинете бурундук сидит запертый. Привез недавно из Сибири. Очень симпатичный парень… Ты скажи сыну, пусть возьмет. Понял?

— Понял, — тихо сказал Володя. — Все понял…

И снова на экране Дронов. Теперь он беззвучно улыбается сквозь толстые стекла иллюминаторов. Высокий лоб и крутой изгиб бровей. И глаза человека, который видит вас в последний раз…

Кадры запрыгали, замельтешили. Потом откуда-то возникли два столба света, и в их пересечении вспыхнул корпус космического корабля.

— А это — "Двина-2". Завтра уходит на Венеру. Грузовой рейс, — все так же тихо комментировал Дмитрий. Местные корабли ведет околоземной Центр, а те, что уходят к звездам, — Галактическая служба наведения. Вот так она выглядит.

Тонкая серебристая стрела уходила в небо. Казалось, она поднимается прямо из океана, и, лишь приглядевшись, можно было заметить, что основанием ей служит ажурная платформа, опиравшаяся на правильной формы базальтовый остров.

Океан целиком заполнял экран, величину башни не с чем было сравнить: она, как макет без масштаба, не имела размеров. И только когда одинокое облако приблизилось к подножию башни, стало ясно, что высота ее колоссальна…

— Остров насыпан в океане, — сказал Дмитрий. — А башня выстроена из металла, полученного пятьдесят лет назад от переплавки последней военной эскадры… Мне вряд ли стоит добавлять, что все это под силу только объединенным народам, и только в мире социальной справедливости… А теперь мы в Москве. Это — Большой театр. "Садко", последний акт. Будете смотреть?

— Нет, — сказал Ратен. — Не буду.

Некоторое время они сидели молча. Перед внутренним взором Ратена возник человеческий муравейник, облепивший каменные громады Египта, галеры с прикованными к веслам рабами, гибель великой цивилизации инков, алчность Кортесса, последняя ночь Кибальчича, осужденного на смерть. По дороге на эшафот он думал о полетах в космос. Ратен увидел заснеженные дороги Сибири, по которым шли декабристы, баррикады Парижа, тупую, самодовольную рожу Вильгельма и синие лица солдат, задушенных газом в окопах.

Темные века истории Короны затерялись во времени, и Ратен воспринимал их скорее умозрительно, просто как факты, имевшие место. История Земли прошла на его глазах, и последние кадры, оборвавшиеся перед отлетом с Короны кровавой мясорубкой войны, так неожиданно вдруг завершились этой устремленной к небу серебристой стрелой, отлитой из последних военных дредноутов…

Странное чувство овладело им. Чувство причастности к тому, что сделано людьми Земли. Людьми, которые, в общем-то, были всего лишь членами большой космической семьи, такой большой, что она вмещала в себя и различные формы разума, и разные по уровню цивилизации.

Он посмотрел на Дмитрия. Тот по-прежнему сидел возле окна, и заходящие лучи солнца высвечивали его резко очерченный профиль. Только час прошел с тех пор, как Ратен переступил порог этого дома. И совсем немного времени прошло для него с той минуты, когда он впервые встретил землянина. Свирепый, полуголый надсмотрщик Царух, в ужасе бросившийся ниц, когда Ратен, защищая рабов, преградил ему дорогу силовым барьером, и вот этот спокойный в своем могуществе человек — единые звенья бесконечного процесса развития. Но сколько было окровавленных звеньев в этой цепи! Приди он, Ратен, раньше — все могло бы быть по-иному… А он не только не смог прийти вовремя, он и тут опоздал…

И эти чувства — гордость за людей Земли и сожаление, что Корона не смогла помочь им в самые трудные годы, эти чувства в первый момент вытеснили все остальное: растерянность, недоумение, просто тревогу — как он сумел заблудиться во времени? Опять этот пресловутый континиуум? Или, может быть, это остатки того галактического возмущения, которое разорвало временную связь Земли и Короны?

Дмитрий не нарушал молчания. Он, казалось, хотел дать ему время прийти в себя. И Ратен понял это.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Картина, в общем, ясная. Остается только выяснить, какой все-таки сейчас год?

— Две тысячи сто тридцать пятый.

— М-да… Солидно. Скажите, Дмитрий, у вас есть серьезные релятивисты? Боюсь, одному мне в этом не разобраться.

— Релятивисты есть. А вот насчет разобраться — не знаю. Нам пока приходилось сталкиваться только с классическим взаимодействием массы и времени. У вас же, как я понимаю, концы с концами не сходятся?