Филип Дик - Пролейтесь, слезы… [litres]

– Лучше не получится, – улыбнулась Мэри-Эн. – Древняя китайская керамика…

– Мы их заставим в это поверить. Я знаю своих зрителей. Тридцать миллионов человек сделают свой выбор, основываясь на моем мнении.

Тихим голосом Мэри-Эн произнесла:

– Я не смогу выйти на сцену. Я… слишком толстая. Люди будут смеяться.

– Подумайте о резонансе. О вас узнают миллионы. Ваше имя получит известность в музеях и магазинах. Покупатели будут выстраиваться в очередь.

– Оставьте меня в покое, – очень тихо сказала Мэри-Эн. – Пожалуйста. Я счастлива. Я хороший керамист, я это знаю. Я знаю, что магазины охотно покупают мои вазы. Им нравится моя работа. Неужели все надо делать в огромных масштабах, с размахом? Почему я не могу жить так, как привыкла? – Голос девушки был едва слышен. – Не похоже, что ваша известность и популярность сделали вас счастливым. В кафе вы у меня спрашивали: «Это мою пластинку играет музыкальный ящик?» Вы страшно боялись, что это не так. Вы гораздо уязвимее, чем я.

– К слову сказать, – произнес Джейсон, – не могли бы мы послушать эти две пластинки на вашем проигрывателе, прежде чем я уйду?

– Только я сама поставлю, – сказала Мэри-Эн. – А то у меня проигрыватель с хитростями. – Она взяла из рук Джейсона пластинки и двадцать долларов, а он остался стоять там, где стоял, рядом с осколками вазы.

Через мгновение заиграла знакомая музыка – его самый популярный альбом. Бороздки на этих пластинках больше не были пустыми.

– Можете оставить пластинки себе, – сказал Джейсон. – А я пошел. – Теперь, подумал он, они мне не нужны. Скорее всего я могу купить их в любом магазине.

– Знаете… вообще-то это не та музыка, которую я слушаю. Не думаю, чтобы я их часто ставила.

– Все равно оставьте, – сказал Джейсон.

– За ваши двадцать долларов, – произнесла Мэри-Эн, – я вам дам другую вазу. Подождите. – Она выскочила из комнаты, и Джейсон услышал, как зашуршала оберточная бумага. Наконец девушка появилась, прижимая к груди еще одну покрытую голубой глазурью вазу. Эта была гораздо красивее. Интуиция подсказала Джейсону, что она считала ее самой лучшей.

– Спасибо, – сказал он.

– Я ее заверну и упакую, чтобы случайно не разбилась. – Работала Мэри-Эн быстро и аккуратно. – Я так разволновалась, – сказала она, вручая ему сверток, – когда поняла, что сижу в кафе рядом со знаменитым человеком… Я очень рада, что мы встретились. Я буду долго вспоминать этот день. Надеюсь, что ваши проблемы разрешатся и все будет хорошо.

Из внутреннего кармана пиджака Джейсон Тавернер достал небольшой кожаный футляр для визиток и протянул Мэри-Эн цветную тисненую карточку.

– Звоните мне в студию в любое время. Если передумаете и захотите выступить в программе. Уверен, что все получится. Между прочим… вот это мой домашний номер.

– До свидания. – Мэри-Эн открыла дверь.

– До свидания. – Он замешкался на пороге, словно хотел сказать что-то еще. Говорить, однако, было нечего. – Мы проиграли, – произнес Джейсон. – Мы полностью проиграли. Оба.

– Я вас не понимаю, – растерянно моргнула девушка.

– Берегите себя, – сказал он и вышел из квартиры на улицу, залитую лучами полуденного солнца.

Опустившись на колени возле тела Элис Бакмэн, полицейский судмедэксперт произнес:

– Пока я могу сказать только одно: она погибла от передозировки токсичного или полутоксичного препарата. Определить, что за препарат, мы сможем не раньше чем через двадцать четыре часа.

– Рано или поздно это должно было случиться, – промолвил Феликс Бакмэн. На удивление, он не чувствовал ничего особенного. Даже наоборот. Когда их охранник Тим Чансер сообщил, что Элис найдена мертвой в ванной на втором этаже, он испытал глубокое облегчение.

– Я уверен, что этот тип Тавернер что-то с ней сделал, – без устали повторял Чансер, стараясь привлечь внимание Бакмэна. – Он очень странно себя вел. Я сразу заподозрил неладное. Я даже выстрелил в него пару раз, когда он убегал. Знаете, хорошо, что я в него не попал, – вдруг окажется, что он все-таки невиновен? А может, он чувствовал свою вину в том, что заставил ее принять наркотик? Может такое быть?

– Никому еще не доводилось заставлять Элис принять наркотик, – горько заметил Бакмэн и вышел из ванной в комнату. Двое полицейских в серой форме застыли по стойке «смирно», ожидая распоряжений. – Для того чтобы принять наркотик, она не нуждалась в поощрении.

Генерал почувствовал, что ему становится плохо. Что будет с Барни? – подумал он. Это самое ужасное. Их ребенок обожал свою мать. Бакмэн не мог понять его мотивов, сколько ни старался. Что ж, о вкусах не спорят.