Юрий Леляков - Журавлиная ночь

— Да не знаю я толком ничего, это соседям их знакомые рассказывали! — откликнулся затеявший перебранку — и вдруг, сразу, всё умолкло…

(«И я сколько встречал таких «знающих жизнь»! — вспомнил Кламонтов. — В поездах, на вокзалах — тоже по дороге к морю…»

«Точно! — согласился Мерционов. — Как узнают, что ты не оттуда-то, или не такой профессии — сразу наговорят ужасов, которых не сможешь проверить!»

«И всё им молодёжь недостаточно несчастна! — добавил Ареев. — А сами… Заслуженные, со стажем, с орденами — но будто какие-то ущербные, их чем-то обделили…»)

…А Кременецкий — устремив взгляд в асфальт, и сам думал о том же. Волнами перехватывало дыхание — от тревоги, от бессильной обиды, как всегда, когда слышал от старших подобное о своём поколении… Ну, пусть в нём есть разные люди, не всех увлекает познание мира, проблемы развития человечества — почему старшие видят только наглых, тупых, развязных, с убого-стандартными увлечениями? И — будто сами люди, родившиеся в 60-е годы, виноваты в чём-то, что было в войну или сразу после?.. А тут уже и самому пришлось сыграть картёжника, проигравшего всё, включая колоду карт — чтобы взрослый нахал отцепился! И теперь ехать с таким попутчиком…

(«И всюду, в разных ветвях — такие! — добавил Ареев. — Что это, если не личная неполноценность? А вокруг — техническая цивилизация: атомные реакторы, компьютерные сети…»

«Но и как решилось у нас — крайность из крайностей, — ответил Вин Барг. — Тем более, высшая цивилизация сразу взяла под наблюдение заводы, трубопроводы, транспорт — и то кое-что успело разрушиться! А представьте — на Земле, с ядерным оружием?»

«И от проблем деваться некуда, — сказал Тубанов. — А как просто казалось раньше: гарантировать права, дать жильё, образование, работу…»

«Примитивизируют, опошлят любую идею — и скажут, что их обманули, — согласился Аpeeв. — И им не нужно, чтобы было хорошо всем. Наоборот — плохо, если не воевал, не голодал…»)

…Автобус тронулся — и Кременецкий снова подумал: пути назад нет! Пусть пока он в пределах города — вечером будет за пределами республики. (Пока, правда, не межзвёздный рейс, как в его повести — но всё же…)

И тут он задел какую-то рукоятку на подлокотнике — и кресло стало проваливаться под ним! Нет… Лишь немного откинулась назад! Но ещё прежде, не успев понять это, он вскочил в испуге — и кресло вернулось в исходное положение. К счастью, этого никто не заметил — ведь почему-то никто не сел рядом, все заняли места впереди, сам же он был единственным в предпоследнем ряду сидений, а последний вовсе был пуст… Однако, едва справившись с ознобом и новым приступом учащённого сердцебиения — он подумал, что расслабляться нельзя, и не стая откидывать кресло, переведя рукоятку обратно…

(«И ни границ, ни таможен, — сказал Мерционов. — Люди едут запросто, даже без документов… Пока — никому не захотелось «восстановить справедливость», никто не взвыл про пустые магазины…»

«И то ещё как случилось, — ответил Ареев. — Кто и зачем устроил кризис тоже на ровном месте. И — с каким пониманием проблем…»

«И чьих? — добавил Мерционов. — Ведь чьим «благом» оправдано: пьяниц, дебилов?..»)

…Автобус, едва отойдя от автовокзала, уже сворачивал на окраинного вида улицу, лишь одна сторона которой была застроена, а по другой — тянулись заросли высокой, в рост человека, травы, как бы по берегу водоёма. Хотя вдали из-за деревьев виднелись ещё вполне городские постройки… («Да, верно — санатории! Давно я тут не был», — вспомнил Кламонтов.) Нo впереди, за городом — уже до горизонта расстилались поля или луга, жёлто-коричневых оттенков выгоревшей травы…

…Итак — он уже ехал! И впервые — один, среди незнакомых людей. Союзник появится — лишь по ту сторону пролива, в поезде…

(«Так… есть союзник? — вырвалось у Вин Барга. — И кто же это?»

«И вообще, что мы знаем? — спросил Ареев. — Вот если бы начал вспоминать, как всё было!»

«Осторожно! — предупредил Вин Барг. — Хотя вряд ли возможна двусторонняя связь…»)

…Однако — будто (или не «будто»?) услышав это — Кременецкий в самом деле, глядя на проносящиеся за окном справа белые стены домов и огороды за заборами, начал вспоминать!..

…Вообще мысль о побеге не возникла одномоментно, она развивалась исподволь. Чем труднее становилось — тем больше боялся, что долго так не выдержит, и может сорваться. А у него была тайна, и было дело — срыв позволить себе не мог… Но кто понял бы его — если даже самые близкие, те, кому он верил — не понимали, что это — не игра, несерьёзная по причине возраста? И могли ненароком выдать в разговоре его тайну, и посмеяться — даже не понимая, какому риску подвергают его самого? Нет — для конспирации они не подходили. Даже если бы пришлось, скрываясь где-то, инсценировать свою смерть (о чём задумывался не раз — так жить делалось невыносимо)…