Дэвид Бишоф - Миры Гарри Гаррисона. Том 16

Она взглянула на него своими по-детски голубыми глазами, и Билл почувствовал, что превратился в беспомощного кутенка. Возможно, тут отчасти сказалось выпитое вино — ведь он осушил целый кубок, — но, так или иначе, Билл пребывал в настолько потрясенном состоянии, насколько позволяла армейская закалка.

И вот предмет его желаний принялся общаться с душой Билла, как говорится, на тонком плане; самому же Биллу было от того ни тепло, ни холодно. Ну и денек выдался! Билл стиснул в руке теплую ладонь Ирмы и задремал, время от времени вставляя в платонический диалог раскатистое «хррр».

Молния озарила залитую кровью местность.

Раскат грома напоминал отрыжку бробдингнегского великана, которая сопровождалась завываниями тысячи разъяренных кошек.

Билл пришел в себя — не полностью — и увидел спагетти.

Разноцветные макаронины сплетались в жгут, подрагивали, ныряли в утробы гудящих и щелкающих машин. Иглились иголки, шкалились шкалы…

— Частичное обретение сознания, — сообщил визгливый голос. — Блок «альфа-V»!

— Заглушить! — распорядился другой, похожий на царапанье мела по доске. — Заглушить!

— Уровень эндорфинов оптимальный. Пациент отказывается терять сознание. Восприятие затуманено, но приближается к опасной черте!

Билл застонал. Куда его, черт побери, занесло? Он различил пластины нержавеющей стали, заляпанные бесформенными зелеными пятнышками. Фокус! Ему нужно сфокусировать зрение! Где же, чтоб ей пусто было, хваленая армейская дисциплина?!

— Ну так вкати дополнительную дозу, идиот!

На голову Билла обрушилось нечто весьма тяжелое, и Герой Галактики вновь увидел звезды.

Очнувшись вновь, Билл обнаружил, что его голова покоится на ароматных коленях красавицы Ирмы. Девушка гладила волосы Билла и восторженно описывала своих котят.

— …А еще Болванчик. О, этот котенок просто обожал царапаться. Нам пришлось обрезать ему коготки, после того как он выцарапал глаза бедному крестьянину. Здорово, правда?

Билл повернул голову и почувствовал себя вознагражденным за все испытания. Его взгляду открылось изумительное зрелище: над ним нависали роскошные груди Ирмы, за которыми ничего не было видно, что, впрочем, Билла нисколько не заботило.

Святые небеса! Неужели он в раю?! Невероятно! Немыслимо! Какая разница, куда его забросило! Билл решил про себя, что это место, где бы оно ни находилось, на световые годы лучше любого другого, в которое он мог попасть с подачи армейского начальства.

Влюбленные голубки, отчасти утолив палящую страсть, продолжали ворковать и попивать кристально чистое вино, всеми силами желая продлить сей краткий миг вечности. В небесах сверкало эгейское солнце, заливая светом темное, будто вино, море, а невдалеке возвышалась гора Олимп. Всякие духи и певцы, танцоры и сатиры прыгали вокруг майских шестов или развлекались каким-то иным способом. Свежий воздух, буколические сцены — словом, ни дать ни взять, празднество в честь Бахуса.

Билл не мог вспомнить, доводилось ли ему чувствовать себя счастливее, чем сейчас. Правда, если соблюдать точность, он не мог вспомнить, бывал ли счастлив вообще, но решил не вдаваться в такие подробности. Два или три часа подряд он наслаждался солнцем, ощущая, как тело наполняется оргоном, а налитые спермой глаза грозят вот-вот лопнуть от напряжения. Он расслабился и радовался жизни, плененный могущественными чарами, которые сотворили здешний климат, вино и сладострастная красотка, ни на мгновение не закрывавшая рта.

Осчастливленный солдат и не подозревал, что счастье — увы! — недолговечно!

Ирма предложила пройтись.

Билл впервые в жизни столкнулся с такой женщиной. Она была очаровательным существом, сотканным из ослепительных грез. Для него женщины ни в коей мере не являлись загадкой; загадочность подразумевала способность логически мыслить, а все мысли Билла, какие только возникали при виде женщин, ограничивались любострастием. Единственное исключение составляла, разумеется, его матушка. Он помнил ее достаточно смутно, однако был уверен в доброте и нежности своей родительницы, хотя если бы Героя Галактики спросили почему, он бы затруднился с ответом. Воспоминания о детстве, когда все, возможно, было проще и лучше, оказались погребенными под глыбой вызубренных назубок садистских правил армейского устава и придавленными, вдобавок, омерзительным жизненным опытом, приобретенным на войне. Тем не менее в сердце Билла оставался уголок, в котором гнездилась любовь к матушке: каким-то образом ему удалось избегнуть хирургической операции на сердце, каковой подвергали всех без исключения солдат имперской армии.