Анастасия Баталова - До встречи в смертинете

Роберт и Маргарита возвращались из школы вдвоём. Они шли на некотором расстоянии друг от друга, не брались за руки, но все равно по какому-то таинственному излучению, исходящему от них, можно было легко догадаться, что они — вместе. Почти все деревья в техническом парке уже лишились своей листвы. Сквозь металлическую ограду виден был сплошной рыхлый коричневатый слой мокрых опавших листьев — точно тертый шоколад на торте.

Каждый день они проделывали этот путь, тот самый путь, который прежде Роберт одолевал в одиночку — примерно за двадцать минут они доходили от школы до своего постоянного прибежища. Птицы поздней осенью и зимой греются на чердаках, подростки — в торговых центрах.

На четвертом уровне «Нового Света» была организована настоящая аллея — искусственные деревья в ряд, под ними — скамейки с витыми ножками. Желающих посидеть находилось предостаточно — парочке школьников часто приходилось бродить взад-вперед вдоль ряда заманчивых витрин, ожидая, пока кто-нибудь уйдет. Но зато, когда скамейка наконец освобождалась, и Роберт с Маргаритой, сгрузив со спин ранцы, усаживались вполоборота друг к другу, на теплую ещё после прошлых посетителей скамейку, волшебным образом всё вокруг преображалось. Они сцепляли руки, точно боялись потеряться в большом и страшном мире, и так сидели, час, два, иногда дольше, говорили о чем-нибудь или просто молчали, глядя друг на друга. Пластмассовая роща у них над головами наполнялась пением птиц и тихим шумом ветерка. Руки Маргариты, сначала холодные после улицы, как у русалки, постепенно согревались в ладонях Роберта.

Куртки снимали и складывали в углу скамейки. В свитерах и осенне-зимней обуви через некоторое время становилось жарко в натопленном помещении торгового центра; и от этой особенной чужой бесприютной жары как-то по-особенному текли мысли; от того, что всё вокруг было чужим — магазины, полные всякой всячиной, яркие молочные лампы, скользкая плитка пола — Роберт и Маргарита становились как будто ближе — два живых трепещущих комочка — и это была такая радость! — радость жаться друг к другу головами, плечами, жаться крепко, как накануне большой беды, и сидеть так, не отпуская друг друга, чувствуя запах шерсти от свитеров, волос и жевательной резинки… Роберт говорил с Маргаритой обо всем. Кроме Евдокии и смертинета. Есть тайны, к которым и сам прикасаешься осторожно, точно к свежей лунке из-под удаленного зуба. В Маргарите он постигал иное начало — саму жизнь: не разумную, но чувственную, не осмысленную, но полную смысла, данную однажды и ненадолго ради того, чтобы было, что вспоминать. А может быть, даже не ради этого. Просто данную, безвозмездно. Подаренную. Неведомо кем и неведомо зачем. Теперь Роберт начал немного понимать, о чём говорила Евдокия, призывая его не задаваться несвоевременными вопросами и не упускать жизнь. Ведь она слишком хороша для того, чтобы постоянно думать о смерти. Всю дорогу до дома Маргариты в Роберте подрастало приятное ожидание: на момент прощания они всегда откладывали самое главное, самое волшебное и драгоценное переживание. Возле подъезда Маргариты, прячась от фонаря под козырьком крыльца, они стояли и целовались до тех пор, покуда не становилось совсем зябко, и Маргаритины ноги в капроновых колготках не начинали меленько дрожать. Заморозки в тот год начались рано, резко, на асфальте каждое утро хрустели тонкие корочки — словно печенье, накрошенное ночью сердобольной богиней для голодных солнечных птиц. К середине дня они обычно успевали всё склевать — оставались на тротуарах чуть заметные тёмные влажные пятна.

Даже совершенно окоченевшая Маргарита не торопилась проститься с Робертом. Они стояли на улице, пока у девчонки не начинал трезвонить телефон — родители волновались и просили её возвращаться скорее.

Потом, скормив подругу подъездной двери, дышащей домашним теплом, запахами ужина, Роберт добредал в густой, как заварка, темноте к себе, поднимался по лестнице, из раза в раз обходя соседа, в беспамятстве привалившегося к беленой стене, и звонил в квартиру.

Когда он напивался после прогулки сладким чаем, который ощущался в желудке будто большой теплый шар, и смотрел, сытый, согретый, в окно на далёкие костры чужих окон, ему становилось спокойно, отрадно, верилось, что мир гостеприимен, и здесь с ним никогда не случится ничего плохого.

Сестрёнка Галочка играла на полу разноцветными надувными кубиками. Мама готовила блинчики, омлет или жаркое. Эта осень была очень холодной, но беспредельно счастливой. Роберт забирался под одеяло с головой, сворачивался калачиком — будто хотел обхватить своё счастье, обернуть его всем телом, чтобы оно никуда не делось, не укатилось, не потерялось.