Роберт Вегнер - Все дети Барби

— Спокойно, доктор, — ассистентка Ямады впервые взглянула ему в глаза, и было это так, словно уставились на него два ледяных шарика с температурой абсолютного нуля. — Если бы я переслала вам сообщение Сетью или условилась о тайной встрече, Ямада узнал бы об этом в пять минут. Большие тайны проще всего прятать под светом прожекторов.

Она улыбнулась лучисто, словно рассказала ему какой-то анекдот, махнула рукой в сторону приближающихся техников и передала ему планшет. На экране появились две строчки текста.

— Если позже кто-то станет меня расспрашивать, скажу, что вы меня обманули, сообщив, что получили специальные полномочия от профессора. — Улыбка ее сделалась еще шире, а лед в глазах выстыл еще сильнее. — Сейчас все камеры тут выключены, мы перезапускаем систему. Будет мое слово против вашего.

Он кивнул и бросил взгляд на первую строчку. Гонадотропин, эстрогены, прогестерон, пролактин, лептин… Матерь Божья!

— Что он с ней делает?

— Пытается… пытался лечить. Я… у меня трое детей, доктор. На Земле. То, что он с ней делает… Я бы сошла с ума, делай он такое со мной. Предпочла бы умереть.

— И все с этим согласны?

— Здесь немного людей по-настоящему понимает, в чем состоит лечение профессора Ямады. Жесткое разделение ролей, каждый видит только одну часть, один кусочек паззла, лишь несколько человек может охватить целое. Я сама поняла только после четвертого цикла, когда в очередной раз прекратили любое лечение. А те, кто знают… Барбара подписала согласие на лечение, что она понимает риски и все такое. Юристы ее семьи никогда не выиграют у юристов Ямады.

— И сколько было тех… циклов?

— Я знаю о пяти. Вроде бы было шесть, но я не работаю тут с самого начала… — она коснулась Барбары. — У нее сердечный стимулятор и биостимулятор диафрагмы. Мы заставляем ее жить. Зачем вы сюда пришли?

— Хотел задать Ямаде несколько вопросов, — солгал он. — Увидел суматоху. Вы вынули ее из Сети?

— Не планировали этого. Ее сердце вдруг перестало биться. Не думаю, что Ямада будет доволен таким поворотом дел, он полетел на Землю, чтобы связаться с программистами фирмы. Что-то они готовят. У него пунктик насчет вероятностного похищения.

— А вы?

— Я? Я думаю, что она сбежала. Но завтра мы подключим ее к изолированному виртуалу — и она снова будет наша.

Памела взглянула на него, но потом отвела взгляд.

— Не возвращайте ее. Дайте ей умереть, доктор.

Вздохнула легонько и отплыла прочь, прежде чем он успел открыть рот.

На острове царило спокойствие. На этот раз он попал на пляж у подножья утеса. Небо было серым, а море — цвета мокрого пепла, лениво волновалось, словно покрывал его слой масла. Линия горизонта была почти незаметной.

— Ты что-то узнал?

Ани появилась из ниоткуда. Материализовалась из воздуха в двух метрах перед ним, почти на границе лижущих песок волн.

— Имплантат у Барбары был установлен еще на Земле. И там же у нее был выкидыш…

— Да. Мужчина, с которым она жила, побил ее, когда она была на третьем месяце. Рука у него всегда была тяжелой, но она думала, что сумеет его изменить. Маленькая трагедия, которую не отображают в официальных медицинских рапортах.

— Она должна там быть. Мы оба об этом знаем.

— Разумеется, доктор. В ее карточке должно быть много всякого.

Гнев, который он чувствовал, пока говорил с Памелой Якобсон, вернулся — на этот раз волна мурашек поползла по коже, заставляя волосы по всему телу встать дыбом.

— Кто ты? Ты знаешь, что с ней делают?

— Я и сама хотела бы знать, кто я, доктор, — она приблизилась двумя быстрыми шагами. — Но что с ней делают — я знаю. И можно сказать, что я — результат того, что с ней делают, эдакий… побочный эффект; и я рассчитывала, что вы мне скажете, кто я такая.

— Не понимаю, — рявкнул он.

— Я тоже, доктор. Я многого не понимаю. Многое могу оценить только на основании чужого опыта и чужой веры. У меня есть собственная теория насчет себя, — она улыбнулась одними губами. — Это скверно прозвучало, верно? Я пытаюсь спасти мать, но не умею говорить без ошибок и неловкостей.

— Барбара Ландор — не твоя мать.

— Ну нет, моя, однажды ночью она меня родила, невзирая ни на что. Я помню это: хаос, боль, страх — глубокий, первобытный страх, тот, какой должны были чувствовать первые живые существа, когда до них доходило, что они проигрывают схватку с энтропией. И надежда, несмотря на ужас, надежда, что все будет хорошо. Я помню спокойствие, когда я услышала биение сердца моей матери, ее тихий смех и вкус ее слез. Она плакала от счастья. Это… это словно вспышка, доктор, словно молния в пустоте. Нет промежуточных состояний, никакого познания мира на уровне микроба, никакого звериного ползанья. Ты просто есть. Жизнь не желает ждать сколько-то там миллионов лет.