Евгения Петроченко - Не место для якоря [СИ]

В Крыму моя дорогая словно ожила. Она с интересом рассматривала всё вокруг, и одно место на резком обрыве горы ей особенно понравилось, поскольку на его вершине можно было словно воспарить над бескрайней гладью моря.

Несколько дней врачи запрещали нам куда-либо выходить после очередного приступа, но Яра терпеливо ждала и развлекала и меня, и медицинских работников веселыми байками. Она много вспоминала нашу совместную жизнь, первую встречу, появление детей и размышляла о том, когда же сын женится на своей девушке, уж больно она ей понравилась. Единственное, что её огорчало — местная кухня, вдали от дома она с грустью вспоминала мою стряпню.

В тот день нам наконец-то разрешили выйти на прогулку, и Яра заявила, что хочет снова взобраться на тот обрыв. Она пребывала в приподнятом настроении, поэтому с шутками да прибаутками мы быстро собрались и отправились в место, которое приносило ей успокоение. Мне казалось, что она выздоравливает, и прогнозы врачей радовали — она вполне могла остаться со мной ещё на несколько лет, ей требовались лишь отдых и постоянный прием лекарств.

День был солнечный, но ветреный, море волновалось, грозясь к ночи взорваться штормом. Яра быстрей меня устремилась вверх, даже не останавливаясь, чтобы передохнуть. Я еле за ней поспевал и недоумевал, кто же из нас болен: она или я. Дыхание сбилось, я вдруг вспомнил, что мы даже не купили по дороге ничего поесть и попить, и от мыслей о глотке холодной воды горло пересохло.

Яра ждала меня у самого края обрыва. Она была похожа на сам ветер: длинные волосы развивались, платье колыхалось от порывистых струй воздуха, руки раскинуты в стороны, словно она просила забрать её из этого мира в обитель воздушной стихии. Я подошел к ней, и она обернулась, глядя на меня со счастьем в глазах и радостной улыбкой.

— Прости. Мне очень хочется пить. Ты не спустишься за водой? Пожалуйста, — она сказала это с такой мольбой в голосе, что я даже не подумал воспротивиться. Я вообще никогда не мог отказать её просьбам.

Я кивнул и повернулся, чтобы направиться к пологому склону, по которому мы и поднимались. Она резко схватила меня за руку, а когда я недоуменно посмотрел на неё, быстро запечатлела на моих губах свой поцелуй.

— Люблю тебя, — тихо прошептала она и поцеловала ещё раз. Губы её были сухими, потрескавшимися, но их прикосновение было нежным и ласковым.

Уходя, я обернулся. Она стояла в той же позе, наслаждаясь порывами ветра.

Спускаться в этот раз было тяжелее, чем подниматься. Мне тоже хотелось пить, и почему-то ноги путались и так и норовили запнуться о некстати подвернувшуюся кочку. Но чем дальше я отходил от Яры, тем тише становилась жажда воды и сильнее нарастало тревожное чувство чего-то безвозвратного.

Уже у самого низа я не выдержал и обернулся. Она всё так же стояла на том месте, а затем опустила руки и пошла прочь. Я подумал, что ей стало лень меня дожидаться и она решила последовать за мной. Но через несколько метров она остановилась и развернулась, и я уже знал, что будет дальше. Секунды показались вечностью, и моё сердце словно разрывалось на части, когда я следил за тем, как она быстро разбегается и прыгает со скалы. Светлое платье и распахнутые руки сделали её на мгновение похожей на птицу, но она не воспарила в небо, а стремительно рухнула вниз.

Я сказал всем жителям села, что она умерла в санатории, лишь от детей и медсестры, ставшей моим близким другом, не смог укрыть правду.

Чувство скорби смешалось со злостью, и я не знал, что сильнее чувствую к ней: любовь, жалость или ненависть. Каждый день мне казалось, что она меня предала, не став бороться ради нашей семьи, но песок времени измерял срок и ненависти, и вскоре осталось лишь опустошение.

Я миллион раз перебирал в голове эти последние секунды, вспоминал все эпизоды из нашей жизни, и постепенно ко мне приходило понимание, что, несмотря на редкие радостные минуты, она была очень несчастна. Её терзала невозможность быть собой, она металась, запертая в тесном приморском поселке, и её изначально добрый и благодушный характер ломался под натиском обстоятельств, не оставляя ничего от её исконной сущности.

Прошло пятнадцать лет. Боль утихла, и я помнил очень много положительных и счастливых моментов, пытаясь жить этими воспоминаниями. Я искал ответы в разных религиях, я хотел последовать за ней, но боялся. Боялся не за свою жизнь, боялся не боли, а страшился нашего будущего.

Если христианская доктрина права, то её поступок означал, что мы больше никогда не встретимся. Самоубийцы сами выбирают свой путь и, пытаясь избежать от невыносимости жизни в настоящем, лишают любящих их людей возможности встретиться с ними в будущем.