— Надеюсь, — сказал профессор, сидя за столом Хью и видя как тот медленно, словно медведь после зимней спячки, выходит из своей комнаты, — ты не будешь сильно меня ругать за то, что я прибрал тот бардак, что тут творился у тебя все это время.
— У меня просто нет сил для этого, — ответил Хью и направился на кухню откуда вскоре вернулся с чашкой горячего кофе.
— Я прочитал кое-что из твоего. — Иванов указал на пачку бумаг и документов, исписанных вдоль и поперек едва различимым почерком, после чего посмотрел на своего молодого коллегу. — Ты очень сильно продвинулся в этом деле. Я поражен.
— А что там такого?
— Расчеты. Много очень важных расчетов, заметок, удивительных выводов и твоих собственных размышлений на тему материализации воспоминаний.
— Это сенсация?
— Пока рано говорить. Но ты продвигаешь семимильными шагами. У меня прямо челюсть отвисла, когда я начал ознакамливаться с твоими трудами.
— Надеюсь, вы не украдите мое открытие себе? — Хью присел на стул рядом у окна, после чего тяжело вздохнул. Он и правда чувствовал себя лучше, но отголоски того ужаса в который он был погружен всего несколько часов назад, громкими отголосками все еще давали о себе знать. В висках пульсировали вены, сердце билось сильнее обычного и давно проявившаяся тахикардия не могла не усиливать боль в грудной клетке.
Профессор улыбнулся, услышал последние слова Хьюго.
— Нет, что ты. Я уже стар и тщеславие мне не свойственно. Будь это моей целью, вряд ли бы я стал дожидаться тебя здесь. Забрал все имеющееся у тебя и тут же доложил в Коллегию.
— Они бы сочли вас сумасшедшим.
— С такими выводами? — профессор несколько раз легонько ударил по кипе бумаг на краю стола. — Не-е-т, скорее были бы вынуждены признать свою ошибочность в отношении меня. Хах, хотел бы я посмотреть на их лица в этот момент.
— Но тем не менее вы остались. — Хью с трудом наклонился вперед, держа обеими руками чашку с кофе. — Что не так, профессор?
Иванов встал из-за стола.
— Я уже тебе говорил — я хочу, чтобы ты довершил начатое. Много лет назад я был полон сил и амбиций. Сейчас я стар, ленив и хочу тихо закончить свою жизнь.
— Но вы здесь.
— Потому что есть вещи, которые не покидают нас до самой смерти. Я разочарован в себе, Хью. Я стал слабым, расчетливым. Уже нет того безумия, что раньше, когда я плевал на мнение других и был готов на все, чтобы доказать обществу свою идею. Сейчас я все чаще смотрю на последствия. Стал чертовым аналитиком, политиканом, который только и умеет, что говорить витиеватыми фразами, чтобы его не дай бог не заподозрили в ереси и антинаучном чепухе.
Потом он с секунду помолчал.
— Знаешь, что я тебе скажу — ты обязан продолжить это дело.
— Вы не раз мне это говорили.
— Наверное, потому, что в глубине души я боюсь, что ты остановишься перед самым финишем и будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
— А что скажет Коллегия? Она ведь наверняка в курсе, что вы часто заходите ко мне.
— Увы, но это так.
Профессор опять вернулся за стол, надел очки и принялся в который раз пересматривать сложенные в стопку документы.
— Мне уже один раз приходилось оправдываться. Но глупости. Скажу лишь то, что они следят за мной, иначе как все это объяснить. А если слежку ведут за моим передвижением, значит нечто такое может случиться и с тобой.
Но Хью не верил во все эти шпионские игры, слежку, прослушивающие устройства и прочую атрибутику дешевого бульварного чтива, продававшегося в мягкой обложке в переходах метро. Сейчас его больше заботила собственная голова и та боль, что все еще правила балом в ней. Допив кофе, он поставил опустевшую чашку на край подоконника и посмотрел в окно. Сейчас за ним стояла тишина, лишь изредка разрываемая налетавшим гулом тянувшейся в самом низу многокилометровой пробки. С высоты шум слегка приглушался, но все равно оставался очень громким, поднимаясь все выше и выше, пока не стихал где-то у самой крыши небоскреба, куда взгляд Хью подняться уже не мог.
— Я, наверное, схожу с ума, — вдруг заговорил Хью, — странный вывод, но мне почему-то кажется, что увиденное мною было настоящей реальностью, чем эта. Черт, сам не верю, что говорю.
Профессор повернулся, не вставая со стула, к нему.
— Я думал сон, пьяный бред или еще что-нибудь. Но оказалось иначе.
— Что именно?
— Да все, профессор. Абсолютно все. Не было ничего за что бы я мог зацепиться и сказать: «Вот! Вот это вот точно ненастоящее! Это мираж, результат воспаленного воображения!». Но ведь нет. Все реально. Все, вплоть до пуговиц на пиджаке моего отца темно-бирюзового цвета. Аромат, дуновение ветра, теплое прикосновение материнской руки, ее дыхание, взгляд — живой и настоящий. Такое нельзя вообразить или придумать. Они действительно были реальны.
Читать дальше