Михаил Ахманов - Пятая скрижаль Кинара [=Принц вечности]

Наглядевшись на человеческую стаю, в молчании скалившую клыки, Дженнак повел бровью, приказывая закрыть зловонное отверстие и повернулся к тидаму.

– Лучше бы ты возил в Коатль лошадей, О'Тига. В Ибере есть отличные скакуны… да и у меня в Бритайе не хуже…

Кейтабец потупился.

– За лошадей столько не платят, милостивый господин.

– Но риска меньше! Торгующий же людьми лишен покровительства Одисса… Сколько их там? - Дженнак кивнул в сторону люка. - Полторы сотни?

– Только сто восемнадцать! Клянусь клювом Паннар-Са!

– А я говорю - полторы! И за каждого тебе обещали по двести чейни. ведь так? Атлийских чейни, клянусь секирой Коатля!

Рука младшего атлийца потянулась к топору, а старший, скривив тонкие губы, начал:

– Однако, светлый сахем…

– Лорд не дозволил тебе говорить, койот! - за спиной Ах-Кутума вырос Ирасса. - Ты, вонючий скунс! Крючконосая падаль! Держи рот на запоре!

Койоты и скунсы в Бритайе не водились, так что Ирасса в жизни не встречался с такими нечистыми тварями, но обругать умел любого - хашинда, его отец, научил отпрыска всем солдатским премудростям. А их каждому воину было известно столько же, сколько звезд на небесах - про пасть, помет и кишки койота, гнилую утробу каймана, черепашьи яйца, скунсово отродье и дерьмо попугая. Если добавить сюда слова, выведанные Ирассой от сверстников-бритунцев, арсенал у него получался богатый.

Выслушав сказанное телохранителем, Ах-Кутум почернел лицом и прошипел со злобой:

– Во имя Шестерых! Что творится в мире! Полукровка, дикарь, оскорбляет атлийского вождя! Пусть Мейтасса проклянет меня, если я не увижу цвет его крови!

В ладонях атлийца вдруг сверкнули метательные ножи, но Ирасса оказался быстрее: пальцы его легли на запястья Ах-Кутума, сковав их прочными узами.

– Вышвырнуть крысу за борт, мой лорд?

– Подожди. - Отобрав у атлийца оружие, Дженнак перебросил оба клинка Уртшиге. - Ты, Ах-Кутум, здесь не вождь, не воин и не взятый в бою пленник, которого я отпустил бы за выкуп или из милости. Ты сам проклят Мейтассой! Ты и правда койот и скунс, ибо попался на торговле людьми, запретной для всякого, кто почитает Чилам Баль! Или ты, называющий себя вождем, не знаешь Святых Книг и заветов Вещих Камней?

– Изумруд зелен, рубин ал, и этого не изменить даже богам! - пробормотал атлиец, словно желая продемонстрировать, что хотя бы Книга Повседневного, первая из свода Чилам Баль, ему известна. - Ты, светлорожденный, судишь так, как выгодно тебе. Ты носишь белые перья властителей Одиссара и думаешь как одиссарец; ты уверен, что вся Риканна, от Бескрайних Вод до Вод Заката, принадлежит Дому Одисса и Дому Арсолана, не считая тех жалких угодий, коими вы одарили кейтабцев. А раз так, то иным Великим Уделам нечего искать в Восточных Землях! Они там лишние! Мед и вино поделят без них!

Дженнак приподнял брови.

– Кто запрещает тебе возить норелгам вино и менять его на мед? Кто запрещает воздвигнуть город на их побережье? Кто запрещает торговать зерном и металлом, перьями и нефритом, свиньями, птицей и лошадьми? - Он выдержал паузу, всматриваясь в хмурую физиономию атлийца. - Но сагамор, мой родич, отправил послания твоему владыке Ах-Ширату и Ко'ко'нате, повелителю Мейтассы, и сказано в них, что ни один из эйпоннских Уделов не должен держать в своих землях двуногий скот. Ни рабов-ремесленников, ни земледельцев, ни рыбаков, ни прислужников, ни погонщиков, ни солдат! Ибо сказано в Книге Тайн: что есть человек? Существо, наделенное телом, свободой и разумом. Не только телом и разумом, но и свободой! Ты не согласен с богами, Ах-Кутум?

– Я с ними не спорю, как и мой владыка, повелитель Очага Коатля. Я спорю с тобой! Ты говоришь про тех людей - рабы! - атлиец грохнул кулаком по крышке люка. - А я говорю - наемники! Такие же, как твой ублюдок-полукровка и твои сеннамиты!

Наемники! Так он желает их называть, чтобы оправдаться перед богами, подумал Дженнак. Что ж, творящий неправедное тоже надеется уберечь и честь свою, и сетанну… Пусть на словах, но уберечь… Хотя обманывает он лишь самого себя…

На краткое время вздоха перед Дженнаком мелькнула палуба, залитая кровью, помертвевшее лицо атлийца, нож, пронзивший его шею, полураскрытый рот с белой полоской зубов. Картина слегка раскачивалась, и мерный ритм этих подрагиваний будто подсказывал, что дело происходит на корабле, то ли на паруснике из Йамейна, то ли на другом судне. В точности Дженнак этого не знал, ибо ни корабельных мачт, ни знаков Удела, ни самого моря или берега боги ему не показали; он видел лишь крохотный эпизод, что будет вплетен в незримую ткань грядущего через мгновение, через месяц или спустя десять лет. Но для атлийца этот ничтожный миг был равен расстоянию меж жизнью и смертью.