Василий Воронков - Синдром отторжения [litres]

Горло пересохло, и я зашелся кашлем.

– Хватит! Что вам от меня нужно? Я не ответил на какие-нибудь вопросы? Не сложил башню из фигурок?

Голова не двигалась, мне никто не отвечал.

– Скажите хоть что-нибудь! – хрипло прокричал я. – Давайте сюда ваш тест для дебилов! Я пройду его еще раз. А потом еще и еще, пока…

Я не договорил. Грудную клетку разрывало от кашля, а горло воспалилось. Я согнулся, прижимая руку к груди.

Перед глазами плыли красные круги.

Внезапно я услышал увесистый шлепок. Неподалеку упал на пол пакет с суспензией. Я уставился на него с недоверием. Очередная издевательская игра? Я представил, как поднимаюсь с кровати и невидимые тюремщики тут же отключают свет.

Однако жажда победила. Я встал на ноги, озираясь, как вор, пробравшийся в чужое жилье.

Свет еще горел.

Я схватил пакет с суспензией и оторвал зубами верхний край.

Лошадиный череп неподвижно висел над комнатой.

Я жадно глотал, удовлетворенно закрыв глаза. Суспензия была прохладной, и я почти не замечал ее мерзкого вкуса. Саднящая боль в горле затихла. Я подумал, что стоит приберечь суспензию, не выпивать все до конца, но тут мой взгляд остановился на металлической голове.

Я не слышал шипения сервоприводов, но кронштейн сдвинулся чуть выше, и лошадиная башка не смотрела в пол, а бесстыже пялилась на меня потухшим электрическим взглядом, нагло притворяясь незрячей.

У меня затряслись руки.

– Сволочи! – закричал я и взмахнул пакетом, расплескивая суспензию. – Сколько можно! Когда вы уже…

Я задыхался. В приступе бессильного гнева я запустил пакетом в башку. Суспензия разбрызгалась по полу, попала мне на лицо и руки, а сам пакет грузно ударился о робота, свернув ему шею.

– Вот так вот, – пробормотал я. – Вот так.

Голова робота безжизненно свешивалась над полом.

Свет в камере на секунду погас, а затем разгорелся вновь – и тут же с потолка обрушилась звенящая какофония, перемежаемая резкими электрическими хлопками, как от взрывающихся ламп дневного света.

У меня зарябило в глазах.

Я попятился к кровати, зажимая уши. Между пальцами текло что-то холодное и липкое – на секунду я решил, что это кровь, но потом заметил мутно-белые капли.

Из-за безумного, резонирующего звона я не услышал, как открылась бронированная дверь. Шум захлебнулся, и от мгновенной тишины заложило в ушах. Я опустил руки, по которым стекала суспензия, и уставился на высокую фигуру в сером комбинезоне, стоявшую у двери.

Из-за слепящего света я не мог разглядеть лицо и почему-то решил, что тюремщик – не человек.

Я ожидал увидеть уродливый череп вместо лица – с пустыми черными глазницами и ощерившейся пастью. Дверь была открыта, я мог бы попытаться напасть на пришельца, выбраться из камеры на свободу, однако стоял не двигаясь, одеревенев от страха.

Высокая фигура двигалась ко мне. Моя рука невольно вытянулась вперед – в бессмысленном защитном жесте.

Фигура в комбинезоне приближалась.

Сердце замолотило так сильно, что едва не лопнула грудная клетка. Дыхание свело от страха, я жадно глотнул воздух ртом и тут же застыл, пораженно уставившись на пришельца.

Это было невозможно. Этого просто не могло быть.

– Лида? – выдавил я из себя. – Но как это? Это правда ты?

Галлюцинация? Но нет, это была она – в сером облегающем комбинезоне и с бледным неживым лицом.

– Лида! – повторил я и пошел к ней навстречу.

Лида попятилась к двери.

– Лида? – спросила она, нахмурившись.

Она вытащила из комбинезона длинный продолговатый предмет и сжала его в руке так, что побелели пальцы.

– Лида? – повторил я. – Лида! Что здесь происходит! Где мы находимся?!

Но Лида смотрела на меня, как на пришельца.

– Стойте! – сказала она, не выпуская странное устройство. – Успокойтесь, все в порядке. Сядьте на постель. Пожалуйста. Я вам все объясню.

– Лида! – Я продолжал идти. – Я не понимаю! Ты…

Лида нервно дернулась к двери и нажала какую-то кнопку на своем устройстве.

Я почувствовал резкую боль в правом плече – как от укола огромной иглой, насквозь пробившей мышцу, – и тут же расплавленный свинец разлился по жилам. Я захрипел, в глазах потемнело. Я сделал еще один шаг вперед и повалился на пол.

В коридоре перед аудиторией столпился весь курс – включая самых отчаянных прогульщиков, которых я ни разу не видел за учебный год (или, по крайней мере, успел уже забыть).

Впрочем, я не особенно удивлялся.

О Соколовском в технологическом складывали легенды, и зачет по безобидной истории колонизации считался одним из самых сложных. Говорили, что старик вообще не приемлет пересдач и, если кому-нибудь не повезло получить проходной балл с первого раза, можно сразу писать заявление на перевод.