Виктор Гончаров - Долина смерти. Век гигантов

Неожиданно он ударился жестикулирующим кулаком о каменную стену.

Что такое стена? Пхэ!.. Василий Ипостасин, если потребуется, а то и просто так — ради собственного удовольствия, насквозь просверлит землю, собьет спесь с надменной рожи луны — пускай не ухмыляется без толку! — расколет надвое огненную сковородку солнца и одну половину подарит, кому захочет… Василий Ипостасин всемогущ, как бог, ну-ка?!..

Продолжая выпускать из воспаленной глотки исступленные раскаты хохота, он лучом заставил каменную стену на протяжении 2-х аршин сверху донизу превратиться в искристую пыль, и после этого с горделиво взброшенной головой прошел через брешь, как через триумфальную арку.

Кругом заносились пронзительные трели полицейских свистков; рассыпались взбудораженные голоса; забегали беспокойные огоньки. И снова могучий сноп лучей второго прожектора рассек наполненную тревогой тьму. Дьякон уже находился за стеной — вне досягаемости световых щупальцев — и все же вернулся обратно. И торжественно, будто священнодействуя, повторил свой эксперимент. Снова — треск и тьма.

Тогда он окончательно перешел за стену и попал на шоссейную дорогу. Вышел, чувствуя в себе необузданную мощь и отвагу древнего галла, о котором Кайюс Юлиус Цезарь написал бесподобные мемуары.

Навстречу ему катил велосипедист.

— Сто-ой!! — загорланил он.

Велосипедист остановился и оказался полицейским, но, прежде чем он успел схватиться за револьвер, его тело, разрезанное пополам по поясу, скатилось в дорожную пыль. Дьякон подхватил падающий велосипед. Разбив кулаком фонарь, он неуклюже взгромоздился на стального коня и, рисуя корявые зигзаги, покатил по шоссе. Велосипед каким-то чудом избегал столкновений с пышущими светом автомобилями и экипажами.

Новый полицейский, попытавшийся на углу людной улицы преградить ему дорогу, немедленно отправился по стопам своего коллеги.

Было бы утомительным перечислять все подвиги по-истине взбесившегося дьякона. Достаточно сказать, что за первую свою ночь в Берлине он увеличил число небожителей на одиннадцать человек.

Местность «Вайсензее» богата проточными озерами. В озерах водятся сомы, щуки, налимы, карпы, окуни и лягушки. В особенности изобильны последние.

Поселок «Доппель-кюммель» стоит у небольшого озерца того же названия. В озере, следуя общему правилу, больше лягушек, чем рыбы. Однако находятся рыбаки из жителей поселка, которые упорно, из ночи в ночь, ловят в озере сомов. Одним из таких является престарелый Фридрих Кюммель.

В текущий вечер означенный рыбак сидит около потрескивающего и шипящего костра на своем излюбленном месте — под сенью кряжистой и мшистой ивы, сливаясь с нею в одно целое. Кюммелю — 85 лет, иве — 70. Кюммель помнит иву, когда она была жалким кустиком, и поэтому покровительственно относится к старушке, поглядывая на нее отечески строго, хотя и снизу вверх. Кудрявая ива дружелюбно укрывает старика в зеленых прядях своей кудлатой головы, оберегает его от ночного свежего ветра, посматривая на него сыновне-ласково, хотя и сверху вниз. Весеннезвонкие голоса пучеглазого водяного общества полощут над озером воздух.

— Де-душ-ка, — говорит старому Фридриху внучек Кар-лушка, говорит с тоской в голосе. — Де-душ-ка, я пойду лягушек бить. Пусти, ну?…

— Сиди, сиди, постреленок! Ты мне в прошлую ночь всех сомов разогнал и опять хочешь?…

Рыболов сердито жует мягкими челюстями жесткую фразу, готовую сорваться с мшистых губ, но, разжевав, сдерживается, сомы ведь бегут от бранчливых.

Карлушка с новым приступом тоски прислушивается к издевающимся, кажется ему, голосам лупоглазок.

— Дедушка, — говорит он робко, — мне отец сказал, что в озере сомов нет и никогда не было…

— Твой отец дурак! — срывается-таки у старика, пораженного в самое больное свое место. Потом, пожевав, он добавляет более сдержанно: — Твой отец и не знает, что такое сом. Он его разве только во сне видел. А я здесь лавливал не десятками, а сотнями…

— Папа говорит, что это было…

— Знаю, знаю, что он говорит. Это, мол, было при царе Горохе…

— Да, при царе Горохе, — быстро соглашается внучек, — у меня еще сказка такая есть…

— А скажи-ка, — у старика в голосе, в глазах, во всей фигуре — явное торжество. — Скажи-ка: кто это клевал в прошлую ночь? Ага!..

— Это лягушка…

— Сам ты лягушка! Где это видано, чтобы лягушка клевала на лягушечью наживу! Ага!..

— Она и не клевала… Она только ногами дрыгала… — Внучек прыскает в кулак и, отскочив на расстояние двух палок, добавляет, приплясывая: — А я на крючок не мертвую посадил, а живую… Ага! Живую! Живую!.. Ага, ага, ага!..