Виктор Гончаров - Долина смерти. Век гигантов

Он остановился, выжидая мнения собрания, но оно безмолвствовало. Тогда крякнул нетерпеливо Сидорин, и оратор, сочтя это за выражение мнения всего собрания, нашел возможным продолжать речь, причем стал адресоваться исключительно к Сидорину.

— Я начшну, милоштивые гошудари, нешколько ижда-лека, штобы во вшей полноте охватить вопрош, подлежаш-ший с вашего милоштивого ражрешения моей трактовке…

— На аргошшкой штадии ражвития жемли, при температуре не меньше двенадчати-тринадчати тышш градушов, когда, как вам ижвештно, никаких других элементов, кроме протоводорода и водорода, не шушештвовало… было это (он достал бумажку и прочитал) 2 миллиарда 345 миллионов 789 тышш 647 лет 2 дня 5 шашов и 45 минут тому на-жад… Еще тогда, милоштивые гошудари, витал шреди раш-каленных гажов мой бешшмертный дух, наблюдая, раж-мышляя и ижучшая жаконы Вшеленной, жаконы ражви-тия и жизни Вшеленной…

Он покашлял, посмотрел сердито из-под щитиков седых бровей на скрипевшее перо секретаря и продолжал:

— И ш тех пор, милоштивые гошудари, я, не перешта-вая, до шамого пошледнего дня, чаша и минуты, наблюдал, ражмышлял и ижучал… И ешли вшешильный гош-подь шподобит меня прожить ешше нешколько дешятков лет, — в чем я не шомневаюшь, да, не шомневаюшь, — то плодами моего наблюдения, ражмышления и ижучшения явитшя труд, ожаглавленный: «хронош» — «эшь» на кон-че — ширечь время, как челитель недугов телешных и душевных и как фактор ражвития по плошкошти четвертого ижмерения… Чератит Лешшович, я ваш вшепокорнейше прошу — перемените перо… шкрипит, как грешник на вертеле…

Цератит Лессович — секретарь — вспыхнул до маковки той своей горсточки волос, которая каким-то чудом, подобно оазису в знойной пустыне, уцелела на его бледно-розовом черепе. Вспыхнул и, трясущимися пальцами не попадая в лунку ручки, стал менять перо.

Председатель, не замечая все более и более разгоравшегося нетерпения хозяина, терпеливо ждал и между делом учтиво осведомился:

— Ваш братеч, уважаемый Бориш Федоровиш, ждо-ров?

— Здоров, благодарю вас… — буркнул Сидорин.

— Што ж это его не видно на шобрании?…

— Придет. Где-нибудь задержался… — Сидорина отсутствие брата беспокоило не из-за правил салонной вежливости, а из-за более основательных причин.

— Готово, Трилобит Силурович, — робко напомнил о себе молодой секретарь.

— …кроме того, милоштивые гошудари, в ожначенном труде моем ярко, шмею думать, выражена мышль, — между прочшим, конечшно, потому што, как шами ижволили видеть, тема моего труда гораждо более широкая, выражена мышль, что эволючионный прынчып ражвития, выдвинутый в науке… в науке… покойным гением… гением покойного… гениальным покойником… Бога ради, Чератит Леш-шович, подождите, не жапишивайте: я жапутался, шами ижволите видеть… гением шкончавшегоша бежвременно учшеного Ламарка… теперь жапишивайте… и даровитым англишанином Дарвином ражработанный и подкрепленный неошпоримыми наблюдениями над природой… што эволюшионный прынчып ражвития одинаково приложим и к ражвитию в природе, и к ражвитию в обшештве. Мой ло-жунг: «Natura et historia поп faciunt saltus» — што жна-шит: «природа, а равно и иштория не делают шкачков»… Ишхо дя иж ожначенного прынчыпа…

Красноречие оратора едва-едва только стало распускаться, а терпение Сидорина уже лопнуло.

— Трилобит Силурович, — сказал он, ничуть не желая смягчать резкости своего голоса, — имейте в виду, что за вами еще шесть ораторов… Когда это мы кончим?

Оратор смешался, залопотал что-то совсем невнятное и невразумительное, скомкал речь, но тем не менее еще добрых четверть часа играл терпением хозяина.

Его проект, направленный к уничтожению существующей в России власти, заключался в том, чтобы путем планомерной педагогической работы, сконцентрированной в руках объединенных обществ «ГЛАВТПРУКИ-НУКИ-МУКИ», воспитать подрастающее поколение России в духе «традиций доброго старого времени».

— Для этого потребуетша 3–4 года органижачионной работы, — сказал он в конце, — 3–4 года, в тешение которых объединенное обшештво завербует в швои ряды вшех педагогов Рошшийшкой империи, шоответштвенно обработает их, инштруктирует, и 30 лет ошновной работы… ошновной работы, которые… Я кончил… — неожиданно оборвал он, заметив на лице Сидорина насмешливую гримаску. Впопыхах он забыл о своих выборных обязанностях и хотел оставить председательское место, но спохватился и остался.

— На очереди записан достопочтенный Силиций Кала-митович Сепия, — сказал секретарь.