Коллектив авторов - Звездная Ева

— Ибо в Писании сказано: «Не единым хлебом жив человек», — низким басом отозвался батюшка.

Долго рассказывал Бородкин и перед Дымбиным встала полная картина обретенного этими людьми благополучия и духовного равновесия. На его робкий вопрос, не нужны ли визы в Европу, к культуре, — полуголые люди в звериных шкурах чистосердечно и мягко рассмеялись.

— Бог с ней, с Европой этой… Будет! Заболеешь еще там… Опять же партии там разные… Социализмы, конфискации, репрессии, депрессии, интриги… Будет.

— Бог с ней, с Европой, — разнеженно повторил Бородин, — живем мы тихо, мирно, благородно… работаем, боремся за жизнь и размножаемся… Нет ни забот, ни времени… Вверху небо, — а внизу мы… мелкие рабы, преданные Господу…

— Ибо сказано, — проникновенно вставил батюшка, — «У Бога тысяча лет, как один день, — и один день, как тысяча лет».

Взволнованный Дымбин вскочил с места, сорвал с себя пиджак и сталь нервно расшнуровывать ботинки.

— Остаюсь с вами, — закричал он, — подайте мне леопардовую шкуру!

Когда Дымбин кинулся на поляну, профессор Шримп, задрожав от ужаса, подал экспедиции знак к отступлению.

Очутившись на безопасном расстоянии, Шримп решил, что Дымбин от пережитых потрясений сошел с ума, что он съеден дикарями, что долее оставаться экспедиции небезопасно, что цель экспедиции, — проверить и удостоверить открытие — достигнута, а посему можно ехать обратно на родину.

Несомненно то, что в самых отдаленных уголках земного шара существуют племена неизвестных науке белых дикарей. Но если наука этого не знает, — нашего брата не проведешь:

Мы знаем, что это за публика!

Василий Иванович Штучкин, сотрудник русской газеты «Разное время», шел по темным и грязным белградским улицам в самом подавленном состоянии духа. Редактор вечно задерживает плату, совершенно не желая считаться с тем, что Василий Иванович ведет такой ответственный отдел, как «Вести с Родины», и даже сам в случае нужды пишет письма из Советской России! И из-за небрежности редактора — квартирная хозяйка уже подозрительно смотрит на самого Штучкина, а сегодня так прямо заявила ему: «Ви, господине, не мойте да ме гнявите!», иными словами, «убирайтесь к монаху!»

«Какая наглость, какая несправедливость!» — думал Василий Иванович, переходя через мрачную улицу Короля Александра. «Толстая дура-хозяйка совершенно не желает понять, что я ведь скоро получу деньги и уплачу за все! Ну, правда, с опозданием, но я же объяснил ей причины!» И, окончательно огорченный, Василий Иванович зашевелил губами и, подумав немного, решил отправиться в «Теремок», уютный русский ресторан, где его терпеливо кормили в кредит.

Придя туда, он уселся у печки, задумчиво посмотрел на стенных павлинов, чему-то улыбнулся и подозвал юношу-кельнера:

— Дай мне, братец Коля, водчонки динара на четыре!

— Хозяин велел, чтоб вам больше в кредит водки не давать, — пробасил пухлый Коля.

— Скажи хозяину… как его?… чтоб не валял дурака! Что он, не верит, что ли?… этого… в первый раз я пришел, что ли?

— Потому и не дает, что не в первый раз! Уж научены! — вмешался из-за буфетной стойки другой кельнер, вечно мрачный Иван Васильевич. — Знаем уж, не в первый раз!

Но Василий Иванович не удостоил его ответом:

— Одним словом, дай мне водки, Коля! С хозяином я сам… того… сам поговорю потом!

— Ну, ваше дело! Закуску тоже?

— Какая к черту закуска! Впрочем, давай чего-нибудь, все равно платить не буду. Только хлеба побольше, уж ты там постарайся!

Не успел Василий Иванович получить все заказанное, как в ресторан вошел его друг и приятель, Михаил Михайлович Перевракин, юркий и пронырливый человечек с увлекающимся характером и кучей всевозможных планов и предприятий в голове. Подсел, помолчал, тоже спросил себе водки и селедку.

— Плохи дела, брат Вася! Не жизнь, а одна беда!

— Собачья жизнь, что и говорить! — вздохнул Штучкин. — Давай, брат, выпьем с горя! Водка… Она, брат, штука по-лезная… от всего полезно, говорю… ну, будь здоров! Да! Хозяйка меня выпирает из комнаты, вот какие дела!