Барри Пэйн - Новый Гулливер [Затерянные миры. Том XXIV]

Я смотрел на него и думал, что с эстетической точки зрения, действительно, не жаль будет, если эта уродина исчезнет. Странное существо снова надело очки и растянулось во всю длину на песке, словно утомленное стоянием даже и на четвереньках. И продолжало:

— Смерть индивидуума, конечно, до известной степени есть признание в своей несостоятельности. Она обозначает неспособность приноровиться к окружающей среде, вытекающую, главным образом, из невежества. Вымирание целой расы может быть совсем иным — она сделала все, что могла, и больше на земле ей делать нечего. Как бы то ни было, ясно, что последний из нас, тот, кто переживет всех прочих, будет представлять собою высшую степень развития всех возможностей, заложенных в человеке. Я иногда размышляю о том, кто из нас будет этим последним. Может быть, профессор М6403 из Департамента Внешних Дел. Некоторые уверены в этом, в том числе, я полагаю, и сам он. С другой стороны, возможно, что этим последним будет не он, а я. Как бы то ни было, нас осталось еще несколько тысяч, и в данный момент подобные гадания могут показаться вам праздным занятием.

Платье мое еще не просохло; я озяб, устал и проголодался. И его болтовня о профессорах и о том, кто кого переживет, нимало не интересовала меня. Я рискнул поставить ему на вид, что в данный момент я больше всего нуждаюсь в отдыхе и пище.

Он неуклюже поднялся и снова стал на четвереньки.

— Верно, — молвил он. — Я позабочусь об этом. Мы — народ гостеприимный, хотя чужестранцы нас посещают редко. Я немедленно же поведу вас в свой дом.

— В ваш дом? Боюсь, что идти придется очень далеко, так как вблизи я не вижу никакого дома.

На миг он был озадачен; затем в близоруких глазах его засветилась догадка.

— Я понимаю. Но вы ошибаетесь. Вы пришли из старого мира, где еще строят дома на старый лад. Мой друг, профессор, специально занимается изучением истории старого мира. Но, разумеется, есть факты общего характера, как предполагается, известные каждому образованному человеку, и я знаю, о каком типе домов вы говорите. Я видел изображения этих домов в музеях. Но у нас, на Фуле, где авиация уже много веков тому назад стала самой дешевой и самой употребительной формой сообщения, скоро выяснилась явная невозможность иметь надземные жилища. Для таких жилищ авиация является постоянным источником опасности, а они сами — источником опасности для авиатора. Наши жилища все подземные. Мы рисковать не любим и стараемся избегать всяких опасностей. Вы увидите дом, куда я поведу вас, только когда подойдете к нему, но тем не менее, он находится отсюда не более, как на расстоянии четверти мили.

Он шел так медленно, что мне пришлось значительно убавить шагу, чтоб не обогнать своего вожатого. На ходу он немного походил на миниатюрного, усталого слоненка.

— Авиация! — задумчиво повторил я. — Должно быть, вы довели ее до высокой степени совершенства?

— Наоборот, она отжила свой век и вышла из употребления. Но мы не видим основания изменить наш тип жилищ, соединяющий в себе много преимуществ.

— Что же вытеснило авиацию? Чем вы ее заменили?

— Способностью каждого организма или группы организмов рассыпаться на атомы и снова восстанавливаться с полной тождественностью в другом месте.

— Это я что-то не понимаю.

— Вполне естественно, что вы не понимаете. Однако, вот мы пришли… Это мой дом…

По-моему, это был скорее обыкновенный колодец со спиральным спуском.

— Заметьте, когда я утомлен ходьбой и возвращаюсь домой отдохнуть, я спускаюсь, а не поднимаюсь, как это приходилось делать в домах старого типа.

По моему расчету, мы спустились футов на 35–40 ниже поверхности земли. И очутились перед самой обыкновенной дверью с медным молотком на ней и электрической лампочкой над нею. На двери были выведены буквы и цифры: MZ04. Мой вожатый отворил дверь небольшим ключом, вынутым им из сапога. Замочная скважина и ручка двери помещались на такой высоте, что ему нетрудно было достать их, не поднимаясь на ноги. Мы вошли в небольшую переднюю, ярко освещенную и не заключавшую в себе никакой мебели, кроме циновки, о которую мой проводник тщательно вытер все свои четыре сапога. А затем пригласил меня последовать за ним в столовую; я охотно повиновался.

Однако, войдя в эту комнату, я разочаровался, так как она ничуть не походила на обыкновенную столовую, и никаких признаков ожидаемого угощения в ней не было. Вдоль стен тянулись полки, уставленные нумерованными бутылочками, и все бутылки были полны миниатюрных пилюль. Посредине комнаты, под самой лампой, стоял низкий стол, а на нем ряд небольших алюминиевых чашечек и книг в кожаном переплете. Иной мебели здесь не было.