Григорий Адамов: Тайна двух океанов. Победители недр

Опустив лицо на руки, Брусков застыл на стуле в неподвижности.

В каюте наступило долгое молчание. Изредка сквозь опущенную крышку люка глухо доносились голоса Мареева и Володи из нижней камеры.

Мареев показался в люке неожиданно, почти испугав Брускова и Малевскую.

– Ты уже встал, Михаил? Ну, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, Никита… Очень хорошо… Я собирался спуститься к тебе…

– Мы с Володей уже порядочно успели… Зарядили аккумуляторы, проверили моторы, буровой аппарат… Ну, что же, пойдем, Михаил! Работы еще много… А как у тебя, Нина?

– Сейчас кончу.

– Прекрасно!.. Потом возьми на себя продовольственный вопрос.

– Хорошо. Через десять минут займусь этим.

– Ну, идем, Мишук!

Он пристально посмотрел на Брускова.

– Ты что-то неважно выглядишь… Может быть, ты лучше полежишь, отдохнешь?

– Да нет же, Никита! – торопливо возразил Брусков. – Я прекрасно себя чувствую… Пойдем, пойдем…

Но у самого люка он вдруг остановился.

– Одну минуту, Никита! Ты решил уже? Я останусь с тобой?

Мареев в нерешительности развел руками.

– Право, не знаю… совершенно ли ты здоров? Нина! Ты ведь вроде врача экспедиции… Как ты думаешь, он совершенно оправился?

От этого неожиданного вопроса Малевская на мгновение растерялась, но потом твердо и решительно сказала:

– Да! Он совершенно здоров! Но имей в виду, Никита, я возражаю против моего отъезда в торпеде… Я не менее здорова, чем Михаил, и у меня не меньше права остаться здесь. Я прошу тебя не отправлять меня. Я дождусь с тобой помощи с поверхности…

Мареев пристально смотрел на Малевскую, потом перевел глаза на Брускова.

– Я говорил уже тебе, Никита, – невнятно сказал Брусков. – Я не могу… не могу появиться на поверхности… оставить тебя…

Он замолчал.

В мучительном раздумье стоял Мареев. Потом покачал головой.

– Вы мне задали тяжелую задачу, друзья мои… Но если Михаил настаивает, если он здоров, то отправиться должна будешь ты, Нина!

– Никита! – бросилась к нему Малевская. – Почему? Почему именно я? Почему такая несправедливость?

– Нина… – Мареев взял ее руки. – Нина, я знаю все, что ты скажешь… Да, это несправедливость! И все-таки я не могу нарушить правила: "Женщины и дети – первыми в шлюпку!" Это долг. Это обязанность каждого командира в момент крушения судна.

– До каких же пор! – в отчаянии и бессильной ярости закричала Малевская. – До каких пор вы будете проводить эту унизительную грань между мужчиной и женщиной? До каких пор вы будете считать женщину второразрядным человеком?

Мареев криво усмехнулся и сказал тихо:

– До тех пор, дорогая, пока женщина является носительницей нашего будущего, наших будущих поколений, счастливых, радостных людей страны социализма… Можешь ли ты считать это второразрядным?.. В этом, я думаю, новый смысл старого правила о шлюпке. Может быть, я ошибаюсь, но я верю…

Малевская закрыла лицо руками и опустилась на стул. Плечи ее вздрагивали.

– Успокойся, Нина, – продолжал Мареев все так же тихо. – Подумай, и ты поймешь, что иначе нельзя… Кроме того, Михаил здесь нужен как радист.

Он с усилием повернулся к Брускову.

– Пойдем, Михаил!

К часу ночи большая часть работы была закончена. Мареев отправил товарищей спать. Малевская и Володя нуждались в отдыхе перед отправлением в дорогу, особенно перед долгим и тяжелым маневрированием, связанным с выходом торпеды из снаряда и переходом ее на вертикаль. Брускова тоже нельзя было переутомлять.

Мареев остался один в нижней камере. Надо было наполнить кислородом резервуар и баллон, проверить аппарат климатизации, доделать некоторые мелочи. Он продолжал работать со всевозрастающей энергией.

Наконец сделано последнее, и он остался одиноким в безмолвии недр, в мертвой тишине слепых глубин. Идти спать? Сна не будет – это Мареев твердо знал. Он провел рукой по лбу, постоял минуту, потом погасил все лампы, оставив лишь одну, самую слабую, и опустился на мягкие, зашитые в мешки связки неиспользованных проводов.

Как будто сам собой открылся в душе какой-то клапан, и мысли, чувства, образы ринулись на свободу и заполнили камеру. И сразу из этого хаоса выплыл и властно все закрыл собой один образ – бесконечно милый и родной… И с ним надолго остался Мареев в тишине этой ночи, прощаясь с жизнью, со всеми незавершенными и захватывающими планами, с мечтой об ослепительном, неизведанном еще счастье, так неожиданно найденном здесь, в мертвых глубинах, и здесь же потерянном… Время остановилось, как будто прислушиваясь к тому, что происходит в душе Мареева. Иногда он выпрямлялся, привычно проводил рукой по лбу и вновь опускал голову на руку.