Григорий Адамов - Тайна двух океанов. Победители недр

Едва Мареев с Володей, освободив стены камеры и отрегулировав аппарат, приладили его к стене и начали осматривать сквозь нее темную линию винта, из репродуктора послышался тихий голос Малевской:

– Никита!

– Да… слушаю.

– Подымись сюда, ко мне.

– В чем дело?

Малевская помедлила с ответом.

– Тут у меня что-то не ладится.

Мареев поднял брови.

– Иду… Продолжай, Володя, работу. Я сейчас вернусь.

Придерживая плотно прижатый к стене киноаппарат, Малевская стояла на лестнице, почти под самым потолком. У нее побледнело лицо, и широко раскрытые глаза были наполнены смятением и тревогой. Она протянула Марееву желтую пластинку киноснимка.

– Посмотри!

Мареев поднял пластинку к свету. С минуту он внимательно рассматривал ее. Густые брови сходились все теснее, знакомо заострились скулы.

На снимке темная извилистая линия винта была разделена широкой, зияющей трещиной.

– Все ясно… – глухо сказал наконец Мареев, опуская пластинку. – Винт сломан…

Малевская вздрогнула и покачнулась. Помолчав, она спросила запинающимся голосом:

– Продолжать… осмотр?

– Не стоит…

Мареев тяжело опустился на стул возле столика и задумался. Малевская с киноаппаратом в руках спускалась по лестнице.

– Что же теперь делать, Никита? – тихо спросила она, остановившись подле Мареева.

– Ждать помощи с поверхности.

– Исправить невозможно?

Мареев отрицательно покачал головой:

– Туда не доберешься.

Молчание воцарилось в камере.

– Надо сообщить Цейтлину, – глухо сказал Мареев.

Он встал перед Малевской, подняв на нее глубоко запавшие глаза, положил ей руку на плечо.

– Нина… Нас ожидают тяжелые испытания…

Малевская кивнула головой. У нее дрогнули губы.

Острой, щемящей болью сжалось сердце Мареева.

– Мы их вместе перенесем, Никита…

Мареев слегка пожал Малевской плечо и направился к люку.

В шаровой каюте Брусков стоял на стуле и внимательно глядел в аппарат.

– Можешь не продолжать, Мишук! – сказал Мареев. – Винт сломан на втором витке.

Брусков повернул голову и молча посмотрел на него. Потом, все так же молча, сошел со стула и поставил аппарат на стол.

– Та-а-ак! – протянул он. – Начинается последний акт?

Он нервно потер руки, постоял и направился к люку в нижнюю камеру.

– Не торопись с заключениями, – сказал ему вслед Мареев, подходя к микрофону.

Голова Брускова скрылась в люке.

– Алло! – позвал Мареев, переключив радиоприемник.

– Я здесь, Никита! – тотчас же ответил голос Цейтлина. – Как дела?

– Дела, Илюша, неважные. Колонны работают прекрасно, но обнаружилась новая неприятность: архимедов винт сломан на втором витке, нижняя часть отделилась совсем…

Из громкоговорителя послышались хриплые, нечленораздельные звуки.

– Что ты говоришь, Илья? – спросил Мареев. – Я не понял.

– Сейчас… Никита… – задыхаясь, говорил Цейтлин. – Сейчас… кашель… сейчас… Ну вот, прошло…

Он помолчал минуту и заговорил ясно, твердо и четко:

– На сколько вы можете растянуть свой запас кислорода?

– Максимум на семь-восемь суток.

– Так вот, слушай, Никита. Уже пятые сутки мы роем к вам шахту.

– Шахту?!

– Да, шахту!

– Илюша, ведь это абсурд!

– В других случаях я тоже так подумал бы. Но здесь дело идет о вас… о вашей жизни… Ты можешь предложить что-нибудь другое?

Ответа не последовало, и Цейтлин продолжал:

– Проходка идет теперь по пятнадцати-шестнадцати метров в сутки. Уже пройдено девяносто шесть метров. Я обещаю тебе, что через двадцать пять – двадцать шесть суток мы доберемся до вас. Хотя бы мне пришлось лопнуть!.. Я прошу тебя, Никитушка… умоляю… дотяни! Растяни! Думай, придумывай, изворачивайся… Может быть, там у вас какие-нибудь резервы: вода, химические материалы… Ниночка! Я особенно тебя прошу… Ты же химичка… Ты же умница…

И все в шаровой каюте, лишившейся телевизора, ярко представили себе, как Цейтлин стоит перед микрофоном и упрашивает их: увидели всю его несуразную фигуру и прикрытые стеклами огромных очков маленькие умные глаза, полные мольбы, любви и смертельной тревоги.

У Малевской начали краснеть веки. Ей хотелось и плакать и смеяться.

– Илюша!.. Голубчик!.. Надо ли об этом говорить?.. Мы, конечно, сделаем все, что только возможно…

– Нет, нет, Ниночка! Не только то, что возможно, а больше, чем возможно… Ты понимаешь, мне важно, чтобы у вас руки не опустились, иначе… иначе вы и меня и всех тут просто подведете!